Дубль два - Олег Дмитриев

стёрся. Но каждый его визит в дом бабушки вспоминался, как праздник и счастье, сродни Новому году и Дню рождения. Трижды она видела его, но лица вспомнить не могла, как ни старалась. Звали его Сергеем, у него были волнистые тёмные волосы с сединой, большие очки, шершавые твёрдые руки и колючая щетина. Я не стал говорить, что по этим приметам найти кого-то в деревне не составляет проблем — под описание подойдёт каждый первый дед. А вот то, как дёрнулось Пятно у неё в груди при воспоминании забытого дядьки — насторожило. Как и свет, что, казалось, в самом деле вспыхнул на крошечной кухоньке при этом. И то, что при упоминании названия деревеньки внутри прозвучал далёкий голос Алексеича, сказав: «Да!». Но тут заплакал Павлик.

Я уже понял, что на обычного годовасика он похож был слабо. И что чаще кричал, выматывая себя и мать до последней крайности. Но тут что-то пошло совсем не так. На лбу, висках и шее ребёнка вздулись и посинели вены. Крик вылетал хриплым, каким-то рычащим, а воздух на вдохе проходил в горло с отвратительным сипением, бульканьем и судорогами. Мать прижала ему руки, потому что тонкие, почти прозрачные пальчики стали впиваться в шею, будто пытаясь разорвать или хотя бы расцарапать её. Чтобы выпустить то, что перехватывало горло и давило на лёгкие под рёбрами. То, что не видела Алиса, но до отвращения отчётливо видел я.

— Положи его на стол, — голос снова не принадлежал мне. Даже близко похож не был. Хотя в том, что я сказал это вслух, уверенности тоже не было никакой. Но сестра быстро сдвинула на край, к стене, чашки и банку со старым невкусным вареньем и перекинула на стол заходящегося в хрипах малыша.

Я положил руки ему на живот и отметил, как дёрнулось Пятно внутри. Будто получив удар током. Или обжёгшись. Поднимая ладони выше, со страхом и опасливым недоверием почувствовал, что пальцы словно горят. Даже ногти заломило, как бывает, когда промороженные на улице зимой руки дома сдуру суёшь под кран с горячей водой. Тьма внутри билась, поднимаясь ближе к горлу. Отползая от ладоней. Павлик захлёбывался, и уже, кажется, не плачем. Алиса смотрела на меня сумасшедшими, белыми от ужаса, глазами. А я продолжал вести ладони вверх по маленькому тельцу, что ходило под ними ходуном. И когда изо рта у него показались первые тонкие ростки-побеги — не удивился.

Левую руку положил трясшемуся в судорогах ребёнку на голову. Ему, кажется, стало полегче. Правая была почти возле шеи, когда Павлика начало тошнить. Я рывком подвинул его к краю стола, повернув на бок. И изо рта годовалого малыша на пол, в подставленное невесть когда Алисой бежевое эмалированное ведро, хлынула чёрно-серая слизь. Слипаясь в комки и сразу же начиная тянуть проклятые усы наверх. Они, оскальзываясь, обрываясь, не давали пакости подняться.

— Алиса, есть в доме спирт, бензин, керосин? — теперь мой голос звучал нервно. В контексте бесновавшейся в ведре дряни — не удивительно.

— За-зачем? — еле выговорила она трясущимися губами. Да там и вся челюсть плясала.

— Это надо сжечь, быстрее.

Она выскочила за открытую дверь, оставив меня в кухне одного. Если не считать затихшего Павлика, у которого на глазах пропадали синие вены на лице и шейке. И Пятна, что по-прежнему силилось взобраться по скользким стенкам. И, кажется, начинало пухнуть, увеличиваясь в размерах. Как там дядя Митя говорил — спорами плюётся? Придерживая левой рукой на столе ребёнка, дотянулся до чуть приоткрытого ящика, откуда выглядывала белая ручка пластикового пакета. Натянул его на ведро сверху. В это время влетела Алиса, протянув мне три предмета, которые в этой квартире, вероятно, смотрелись вполне гармонично, но вот в моей картине современного мира отклика не находили совершенно. Только в разделе «раритеты». Бутылка традиционной «водочной» формы с полувыцветшей этикеткой «Ацетон технический», будто на печатной машинке отпечатанной. Аэрозольный баллон с тремя какими-то барышнями на картинке и надписью «Прелесть». И рулон туалетной бумаги. Серой, жесткой, как наждак, без намёков на перфорацию или втулку.

— Забери сына, закрой дверь на кухню, — я всучил сестре Павлика и только что не пинком вытолкал за белую дверь со стёклами, разделёнными белым же штапиком. Её испуганное лицо мелькнуло и исчезло в темноте короткого коридорчика.

Я задержал дыхание и поднял пакет. Вроде, ничего похожего на споры, не увидел, но дышать пока не спешил. Сперва залил слизь ацетоном. Пятно задергалось, и, кажется, даже какой-то звук на пределе слышимости появился. Визжало, наверное, так. Вслушиваться я не стал. Набросал поверх небрежно и быстро надёрганных от рулона мятых обрывков серой бумаги, которые тут же начали шевелиться в ведре. Пожалуй, окажись оно битком набитое шуршащими чешуёй гадюками — смотрелось бы менее отвратительно. Вытащив из бокового кармана зажигалку, чиркнул и выпустил на заплясавший огонёк лак. В воздухе загудело и запахло старой парикмахерской. Столб пламени нырнул в ведро и тут же выстрелил наверх, едва ли не до потолка, чуть не спалив мне брови и волосы на голове. Показалось, что визг стал слышен отчётливее. Будто бы даже в ушах закололо.

Огненная колонна опала через несколько секунд, но струю «Прелести» я направлял внутрь до тех пор, пока баллончик не опустел. В закопчённом по самый верх ведре на дне осталось меньше горсти пепла, вонявшего палёным волосом. Распахнув окно, впустил в комнату свежий воздух с улицы, где начинало вечереть. Подумать только — ещё утром я смотрел «кино», что показывал мне Дуб в амбаре посреди глухого подмосковного леса. Дня не прошло — а кино проявилось во всей красе и яркости. Закинуло меня чёрт знает куда, в дремучие леса Брянщины. И пополнилось двумя героями, о которых я и не подозревал.

Ветер из-под старых лип во дворе вытянул наружу всю мерзкую вонь, всё, что осталось от того, что ещё через день-два наверняка убило бы моего племянника. И, готов спорить, сестра недолго бы задержалась на этой земле, после того, как закопали бы маленький продолговатый ящик. Как же здорово, что я успел.

Когда входил в комнату, заметил, что Алиса смущённо запахивала платье. Видимо, кормила.

— Собирай вещи. Много не бери, только самое нужное. Я подгоню машину к подъезду.

Она только кивнула в ответ, глядя не на меня, а на сына. Который ухватил её за свисавший на грудь локон. Но не дёрнул. Подержал и сказал, глядя на неё: «Мама!».

Алиса прижала к губам