Три дочери Евы - Элиф Шафак

Ширин объяснила, что англичане, несмотря на свою вежливость и безупречные манеры, относятся к иностранцам несколько настороженно, и Пери будет проще общаться со студентами из других стран или с теми, кто, подобно самой Ширин, не знает, какую страну считать родной.

– Ну что, еще увидимся? – спросила Пери.

Ей и в самом деле хотелось этого. Несмотря на то что темперамент новой знакомой немного пугал Пери, она не могла не попасть под обаяние бесконечной трескотни Ширин, ее самонадеянности и бесстрашия. Люди часто ценят в других те качества, которых не хватает им самим.

– И очень скоро! – воскликнула Ширин и расцеловала в обе щеки впавших в оцепенение Сельму и Менсура. – Забыла сказать, мы с тобой живем в одном корпусе.

– Правда? – обрадовалась Пери.

– Конечно правда! – Ширин просияла ослепительной улыбкой. – Твоя комната прямо напротив моей. Так что, если будешь шуметь, помни: в гневе я страшна… Не бойся, шучу. Так что будем соседями, как Турция и Иран на карте. Станем неразлучными подругами. Или заклятыми врагами. Можем развязать войну. Третью мировую! Ведь никто не знает, как повернется жизнь, верно? Глядишь, начнется новая гребаная война из-за того, что Ближний Восток окончательно облажается. Упс! Опять мой проклятый язык. – Повернувшись к испуганным родителям Пери и безбожно коверкая их фамилию, Ширин объявила: – Мистер и миссис Наубамтулу, за дочь не волнуйтесь. Она в хороших руках. С этого момента я считаю своим долгом за ней присматривать.

Оксфорд, 2000 год

После того как родители отправились на вокзал, Пери, охваченная гнетущим чувством одиночества, вернулась к своему корпусу, где ей теперь предстояло жить. Казалось, она должна была испытывать облегчение оттого, что больше ей не придется выслушивать их ежедневные ссоры и перебранки, но эту жизнь она, по крайней мере, хорошо знала, а новая пока страшила ее. У нее было такое чувство, словно из-под ног разом выдернули ковер и теперь она вынуждена идти по голой земле. Радостное возбуждение, в котором она пребывала весь день, развеялось, сменившись тревогой. Может, она напрасно воображала себя взрослой и самостоятельной, а на самом деле вовсе не готова начать жизнь с чистого листа. Мысль об этом не давала ей покоя. Ежась под порывами холодного ветра, столь непохожего на ласковый морской бриз, к которому она привыкла в Стамбуле, Пери глубоко вдыхала прохладный воздух. Ее обоняние не улавливало привычных запахов – печеных каштанов, жареных мидий, рогаликов с кунжутом, бараньих потрохов, – которые весной сливались с благоуханием цветущего багряника, а зимой – с ароматом волчеягодника. Словно дряхлый колдун, забывший формулы своих снадобий, Стамбул смешивал в одном котле всевозможные ароматы, нежные и резкие, приторно-сладкие и едкие, аппетитные и тошнотворные. Здесь, в Оксфорде, в воздухе чувствовался лишь запах сосновой смолы, не смешанный ни с чем.

По темной деревянной лестнице Пери поднялась в свою комнату и принялась разбирать чемоданы. Одежду развесила в шкафу, вещи разложила по ящикам, а семейные фотографии расставила на столе. Записную книжку, посвященную мыслям о Боге, она положила на тумбочку возле кровати.

Несколько самых любимых книг она привезла с собой, среди них были томики и на турецком, и на английском. «Слепая сова» Садега Хедаята, «Любовь хорошей женщины» Элис Манро, «Белые зубы» Зэди Смит, «Часы» Майкла Каннингема, «Бог мелочей» Арундати Рой, «Проигравшие» Огуза Атая, «Невидимые города» Итало Кальвино, «Художник зыбкого мира» Кадзуо Исигуро.

– Почему ты всегда читаешь западных писателей? – как-то спросил ее бойфренд, единственный за всю ее школьную жизнь.

Он был на три года старше, уже учился в университете, изучал социологию. Скрытый упрек, звучавший в этом вопросе, удивил Пери. На самом деле турецких писателей она тоже читала немало. Любую книгу, возбудившую ее любопытство или же поразившую ее воображение, она проглатывала залпом, и национальность автора не имела никакого значения. И все же в сравнении с ее парнем, на полках которого теснились исключительно турецкие книги, с редкими вкраплениями русских и южноамериканских романов – свободных, по его мнению, от мертвящего влияния культурного империализма, – литературные вкусы Пери были чрезмерно европеизированными.

– По-моему, ты превращаешься в типичную восточную интеллектуалку, – заявил ее друг. – До такой степени влюблена в Европу, что позабыла о собственных корнях.

Она никогда не могла понять, почему корни ценятся намного выше, чем ветви или листья. Деревья, как известно, пускают новые побеги, пытаясь захватить новые пространства. Если даже деревья отказываются пребывать в неподвижности, зачем требовать этого от людей?

Тем не менее слова молодого человека заставили Пери ощутить укол вины. Конечно же, читала она намного больше, чем ее бойфренд. Но что, если, привлеченная соблазнительными запахами, она бродила по глухим закоулкам и дальним аллеям Города Книг, вместо того чтобы разгуливать по его главным улицам, прямым и чистым? Какое-то время она пыталась не покупать книг западных авторов, но решимости ее хватило ненадолго. Хорошая книга всегда остается хорошей книгой, все остальное не важно. Кроме того, она упрямо отказывалась понимать, почему должна ограничивать круг своего чтения. Есть много мест на этой планете, где о человеке судят по его словам, его делам и отчасти литературным пристрастиям. В Турции же, как во всех странах, где озабочены проблемами самосознания, гораздо важнее то, что ты отказываешься читать. Создается впечатление, что чем больше люди рассуждают о том или ином писателе, тем выше вероятность, что они не читали ни одной его строчки.

Так или иначе, отношения со студентом, подтачиваемые не столько несхожими литературными вкусами, сколько различными взглядами на интимные стороны жизни, сошли на нет. На Ближнем Востоке немало молодых людей, которые чувствуют себя глубоко оскорбленными, если девушка отвергает их сексуальные домогательства, но если она отвечает на них со страстью и пылом, то моментально падает в их глазах. Девушка может сказать «да» и может сказать «нет» – в любом случае она останется в проигрыше.

Закончив разбирать вещи, Пери открыла окно, из которого открывался вид на аккуратно подстриженные лужайки сада. Воздух дышал тишиной, сгущались сумерки, скрадывающие очертания домов и деревьев. Внезапно Пери вздрогнула, словно некий дух или джинн, сочувствуя ее одиночеству, легонько погладил ее по руке. Может, это снова Дитя Тумана? Нет, вряд ли, решила она. Загадочный младенец давно уже не являлся к ней. Наверное, ее посетил какой-нибудь английский призрак. В таком месте, как Оксфорд, непременно должны разгуливать привидения, и совсем не обязательно ужасные.

Первым, что поразило Пери в Оксфорде, была тишина. Даже спустя месяцы она все еще не могла привыкнуть к отсутствию шума. Стамбул беззастенчиво шумит и днем и ночью. Там можно запереть ставни, задернуть шторы, вставить беруши и с головой накрыться одеялом, но звуки, лишь чуточку приглушенные, будут сочиться из всех щелей, проникая в ваш сон. Пронзительные крики припозднившихся уличных торговцев, грохот грузовиков, спешащих куда-то даже ночью, сирены «скорой помощи», завывание моторных лодок, разрезающих гладь Босфора, молитвы и ругань, которым люди почему-то с особым пылом предаются именно в ночную пору. Даже самый сильный ветер не в силах развеять эту густую звуковую смесь. Стамбул, как и природа, не терпит пустоты. Тишины он не терпит тоже.