Три дочери Евы - Элиф Шафак

– Ты ведь знаешь, что Аллах запрещает мне пить, – проронила она.

– Ничего страшного, – возразил Менсур. – Весь грех я возьму на себя. А когда я умру, ты пришлешь мне из рая приглашение.

– Если бы все было так просто, – вздохнула Сельма. – Каждый должен сам оправдать себя в глазах Аллаха.

Менсур закусил губу, чтобы не сказать лишнего. Всякий раз, когда жена изрекала какую-нибудь благочестивую истину вроде этой, у него появлялось неодолимое желание поднять ее на смех.

– Можно подумать, тебе известны все помыслы Аллаха, – ухмыльнулся он. – Ты что, была у Него в голове? Откуда ты знаешь, что у Него на уме?

– Если бы ты читал Коран, ты тоже знал бы все, что Аллах желает сообщить людям, – отчеканила Сельма.

– Прошу вас, не надо ссориться в такой день! – взмолилась Пери и, чтобы сменить тему и снять напряжение, напомнила: – Я ведь скоро приеду в Стамбул. На свадьбу.

Хакан собирался жениться, хотя его старший брат Умут, который после освобождения из тюрьмы поселился в маленьком городке на Средиземном море, до сих пор не был женат. Но Хакан, пренебрегая традицией, заявил, что не намерен ждать своей очереди. Поначалу все думали, что такая поспешность вызвана обстоятельством, о котором не принято говорить вслух, и невесте придется скрывать под свадебным платьем округлившийся живот. Но после выяснилось, что единственная причина кроется в самолюбии жениха.

Они доели свою рыбу в молчании.

В ожидании счета Сельма взяла дочь за руку и прошептала:

– Держись подальше от дурных людей.

– Да-да, мама, конечно.

– Образование, бесспорно, важная вещь, – продолжала Сельма, – но для девушки есть нечто куда более важное. Если ты потеряешь самое главное свое сокровище, это не возместит никакой диплом. Парням терять нечего, а девушке надо быть очень и очень осторожной.

– Да-да, конечно, – повторила Пери, отводя глаза.

«Девственность» – сакральное слово, которое лишь подразумевается, но никогда не произносится вслух. Сколько разговоров между матерями и дочерьми, между тетками и племянницами посвящено этой животрепещущей теме. Вокруг предмета этих разговоров деликатно ходят на цыпочках, словно вокруг спящего, которого ни в коем случае нельзя будить.

– Я доверяю своей дочери! – заявил Менсур, который выпил бутылку вина практически один и теперь был слегка навеселе.

– Я тоже доверяю своей дочери, – сказала Сельма, – но я не доверяю тем, кто ее будет окружать.

– Ну и глупо! – возмутился Менсур. – Если ты доверяешь ей, значит нечего волноваться обо всех прочих.

Губы Сельмы искривились в саркастической усмешке.

– Человек, который каждый день сокращает собственную жизнь, накачиваясь спиртным, вряд ли может считать кого-то глупее себя, – изрекла она.

Теперь, когда родители вновь скрестили мечи, продолжая бесконечную битву, в которой не могло быть победителей, Пери оставалось лишь молча смотреть в окно, на город, которому по крайней мере на ближайшие три года предстояло стать ее домом, ее убежищем, ее святилищем. От тревожных предчувствий в животе появился какой-то неприятный холодок; голова кружилась от мрачных мыслей. Ей вдруг вспомнился шафран – не дешевые подделки, а настоящий, очень дорогой, который на стамбульских базарах продавался в изящных стеклянных флакончиках. Так вот запас ее оптимизма был столь же невелик и потому драгоценен.

Оксфорд, 2000 год

– Привет! – раздался голос за их спинами, когда они подошли к главному зданию ее колледжа, где их должна была ждать какая-то студентка-второкурсница, которой было поручено помочь новенькой освоиться.

Обернувшись, они увидели высокую стройную девушку с гордой осанкой юной султанши. На ней была светло-розовая юбка, в точности такого нежного оттенка, как меренги с розовой водой, которые Пери обожала в детстве. Темные вьющиеся волосы девушки рассыпались по плечам и безупречно прямой спине. Губы были густо накрашены ярко-красной помадой, щеки нарумянены. Глаза, темные, широко расставленные, казались еще больше и ярче благодаря бирюзовым теням и черной подводке. Щедрый макияж, подобно флагу страны с нестабильным положением, призван был возвестить всему миру не только о ее независимости, но и о ее непредсказуемости.

– Добро пожаловать в Оксфорд! – произнесла девушка, сверкнув белозубой улыбкой, и протянула руку с длинными наманикюренными ногтями. – Меня зовут Ширин.

Свое имя она произнесла, максимально протянув каждую гласную: Шииирииин.

Хотя большой нос с горбинкой и выступающий вперед подбородок никак не соответствовали общепринятым нормам женской привлекательности, девушку окружала аура такого неотразимого обаяния, что она казалась красавицей. Пери, мгновенно ощутившая на себе власть этого обаяния, широко улыбнулась и шагнула вперед.

– Привет, меня зовут Пери. А это мои родители, – сообщила она и мысленно добавила: «Сегодня мы притворяемся нормальной семьей».

– Рада познакомиться. Я слышала, вы из Турции. А я родилась в Тегеране, но не была там с самого детства.

При слове «там» Ширин махнула рукой, словно Иран был где-то за углом.

– Ну что, готовы совершить небольшую экскурсию?

Пери и Менсур с энтузиазмом закивали, Сельма скользнула неодобрительным взглядом по высоким каблукам, короткой юбке и ярко накрашенному лицу девушки. По ее мнению, эта Ширин совсем не походила на студентку. И еще меньше походила на уроженку Ирана.

– Хороши же здесь студенты, ничего не скажешь, – пробормотала она по-турецки.

Пери, опасаясь, что эта британо-иранская девушка понимает турецкий, умоляюще прошипела:

– Прошу, мама, не надо.

– Тогда вперед! – воскликнула Ширин. – Обычно мы начинаем с нашего колледжа, а потом отправляемся гулять по городу. Но я люблю нарушать правила. За мной, народ!

Увлекая их за собой по кривым узеньким улочкам старого города, Ширин прочла целую лекцию по истории Оксфорда. Живая и остроумная, она говорила так быстро, что слова ее сливались в стремительный поток, в котором Налбантоглу порой захлебывались. Особенно тяжело приходилось Сельме. Старомодный базовый английский, который она учила в школе, был основательно подзабыт и к тому же не имел ничего общего с тарабарской болтовней, которую она слышала сейчас. Пери приняла на себя обязанности переводчика, но перевод ее отнюдь не был синхронным. Все, что могло вызвать у матери раздражение, она старательно корректировала.

Ширин объяснила, что все колледжи в Оксфорде существуют независимо друг от друга и имеют собственное правление, наделенное широкими полномочиями. Это неожиданное открытие встревожило Менсура.

– Но ведь должен быть президент, управляющий всем университетом, не так ли? – уточнил он на своем ломаном английском и нервно огляделся по сторонам, словно опасаясь, что город вот-вот поглотит пучина анархии.