Три дочери Евы - Элиф Шафак

Когда очередь дошла до владелицы рекламного агентства, она отставила в сторону бокал, взяла фотографию в руки и принялась внимательно ее изучать.

– Подождите-ка, – произнесла она, вскинув бровь, – я где-то видела этого мужчину. – (У Пери упало сердце.) – Я каждый год приезжала к брату. Он показывал мне фотографию этого человека, я уверена… Только вот при каких обстоятельствах… – (Пери сидела с непроницаемым лицом.) – О, вспомнила! Снимок был в газете. Этот человек, известный профессор, чем-то себя запятнал… и в результате был вынужден оставить преподавательскую работу! В общем, какой-то громкий скандал, породивший множество разговоров. – Дама пристально посмотрела на Пери. – Вам, конечно, вся эта история хорошо известна?

Пери молчала. Измыслить мгновенную ложь она была не способна, говорить правду ей не хотелось. К счастью, в столовую вошли горничные с подносами. Воздух наполнился соблазнительными запахами. Когда стали менять тарелки, Пери воспользовалась моментом и спрятала фотографию в сумку. Руки у нее тряслись так сильно, что приходилось скрывать их под столом.

Оксфорд, 2000 год

Назпери Налбантоглу, недавняя выпускница стамбульской средней школы, прибыла в Оксфорд в сопровождении своего взволнованного отца и еще более взволнованной матери. Родители собирались провести весь день вместе с дочерью, посмотреть, как она устроится на новом месте, а вечером сесть на поезд до Лондона. Оттуда они намеревались вернуться самолетом в Стамбул, город, где прошли тридцать два года их супружества, несчастливого, но на удивление прочного. Так старая лестница, отчаянно скрипя, служит год за годом, стойко выдерживая натиск времени.

День выдался не из легких. Пару раз Сельма принималась всхлипывать, гордость за дочь боролась в ее душе с жалостью к себе и смятением. Она постоянно обтирала лицо уголком головного платка, якобы для того, чтобы промокнуть пот, на самом деле – чтобы смахнуть слезу. Конечно же, она не могла не гордиться успехами дочери. Никто из их большой родни не удостаивался чести быть принятым в заграничный университет, тем более в Оксфорд. Даже сама мысль о попытке поступить туда никому не приходила в голову, настолько огромной казалась пропасть, разделяющая эти два мира.

И все же, несмотря на радость, она никак не могла смириться с тем, что самое младшее ее дитя, к тому же девочка, будет жить совсем одна в этой далекой стране, где все вокруг чужое и непонятное. То, что Пери подала заявление в университет, не только не спросив разрешения матери, но и даже не поставив ее в известность, глубоко уязвило Сельму. Она знала, что отец был верным сообщником дочери. Когда все решилось, ей оставалось лишь пробормотать какие-то вялые и неубедительные возражения, иначе она наверняка нажила бы в дочери врага, возможно, на всю оставшуюся жизнь. Как бы ей хотелось иметь родственника, пусть даже самого дальнего, главное, чтобы он был правоверным мусульманином, богобоязненным суннитом, говорил бы по-турецки и жил в этом странном городе, в котором предстояло жить Пери. Тогда Сельма могла бы доверить дочь его попечению. Но, увы, ни такого знакомого, ни тем более родственника у Сельмы не было.

Несмотря на горячее желание Менсура видеть дочь студенткой Оксфорда, предстоящая разлука тоже приводила его в отчаяние. Внешне он сохранял спокойствие, но его речь была особенно сбивчивой и бессвязной; о скором расставании он говорил так, как мог бы говорить о землетрясении где-то в далеких краях, – со сдержанной болью и сознанием того, что изменить ничего нельзя. Пери ощущала и до некоторой степени разделяла смятение родителей. Никогда прежде они не разлучались. Она не представляла, что это значит – жить вдали от семьи, родного дома и своей страны.

– Посмотрите, как здесь красиво! – то и дело восклицала Пери.

Тревога, камнем лежавшая у нее на сердце, не могла подавить радостного возбуждения, которое она испытывала в предвкушении новой жизни.

Лучи солнца, пробивавшиеся сквозь тучи, были теплыми и ласковыми, и, несмотря на порывы холодного осеннего ветра, Пери порой казалось, что вернулось лето. Оксфорд, с его узкими мощеными улочками, зубчатыми башнями, стрельчатыми окнами, лепными портиками и сводчатыми арками, производил впечатление сказочного города из детской книжки. Все вокруг дышало историей, даже кафе и универсальные магазины органично вписывались в старинное окружение. При всей древности Стамбула, прошлое казалось там засидевшимся гостем, которому давно пора отправиться восвояси. Здесь же, в Оксфорде, прошлое и настоящее существовали на равных.

Утром Пери с родителями гуляли по городу, робко хрустя подошвами по гравийным дорожкам. Сады, втиснутые между древними, увитыми плющом стенами университетских корпусов, приводили их в восторг. Они не знали, разрешено ли посторонним заходить в эти сады, но спросить было не у кого. Порой город выглядел удивительно пустынным, и казалось, известняковые стены древних зданий, выстроившихся вдоль улиц, уже тоскуют по людям.

Уставшие и голодные, они отважились зайти в паб на Альфред-стрит, полуподвальное помещение с низкими потолками, скрипучими деревянными половицами и шумными посетителями. Робко усевшись за столик у окна, они принялись озираться по сторонам. Все пили пиво из бокалов, которые пришлись бы впору для рук великанов. Когда к ним подошла официантка, девушка с сережкой в нижней губе, Менсур заказал всем рыбу с жареной картошкой и бутылку белого вина.

– Только представьте, этой пивной несколько сот лет, – произнес Менсур, разглядывая дубовые панели так пристально, словно надеялся увидеть на них некий тайный шифр.

Сельма кивнула, хотя ее больше занимало другое: студенты, что в дальнем углу накачивались пивом, женщина в коротком платье, больше похожем на комбинацию, парень, руки и лицо которого сплошь покрывали татуировки, и его подруга, в кофточке с вырезом, глубоким, как пропасть между Сельмой и ее мужем… Как оставить Пери среди всех этих ужасных людей? Да, западный мир ушел далеко вперед по части науки, образования и технологий, но что стало с его моралью. Опасаясь рассердить мужа и дочь, Сельма не высказывала подобных мыслей вслух, но они разъедали ее изнутри. Она сидела с поджатыми губами, словно сдерживая горькие слова, рвавшиеся наружу. Человека, который хранит верность нравственным принципам, все – и в первую очередь близкие – считают невыносимо скучным, и это очень несправедливо, думала она.

Хотя взгляды и убеждения жены были прекрасно известны Менсуру, он не догадывался, что творится у нее на душе.

– Мы гордимся тобой, Периким! – произнес он.

Второй раз в жизни Пери слышала подобную похвалу из уст отца, и это было невыразимо приятно. Она знала, отец потратил все свои скромные средства, чтобы дать ей возможность учиться, и была полна решимости оправдать его ожидания.

– Выпьем же за нашу талантливую дочь, которая станет украшением лучшего университета в мире! – провозгласил Менсур, когда им принесли вино.

Губы Сельмы сжались еще плотнее.