Наутилус Помпилиус. Мы вошли в эту воду однажды - Леонид Порохня

Я уже писал об этом, но повторюсь: эти люди не должны были сойтись вместе. А ежли уж сойтись, то с одной целью — набить друг другу морды. А потом разбежаться. Кстати говоря, Белкин с Земой (Назимовым) учились в одной школе, Белкин был чуть старше и существенно мускулистей и, случалось, Зему бивал. О чем тот всегда помнил. Но был персонаж, на которого обращалась музыкантская ярость «в обобщенном виде», хоть чем-то их объединяя. То был поэт Кормильцев.

Его стихи не нравились всем. Но, как говорил товарищ Сталин, «других писателей у меня для вас нет». У Пантыкина не было другого поэта. Приходилось мириться с Ильей. Что было трудно. Илья тоже был «не сахар». Скажем честно, Илья и всегда-то любил поскандалить, но в те времена скандальность его перехлестывала все вообразимые пределы. Скандалил «по поводу» и без всякого повода — так, для удовольствия. Но яростно.

Скандалили они, в основном, с Белкиным. Егорушка Белкин (впоследствии лучший студент философского факультета) был шустроговорящ, по-мальчишески наивен и частенько нес совершенную ахинею. А Илья был недостаточно милостив, чтобы эту ахинею слушать или хотя бы просто не замечать. И начинался, как говорил Зема, «войдот» (диалект. — орать, кричать, громко жаловаться и т. п.). Вот именно оно и начиналось — орали, кричали и громко жаловались…

Егор Белкин и Илья Кормильцев, 1985 год. Фото Олега Раковича

При этом почти каждый день сходились в ДК «Радуга» не только затем, чтобы поорать. Репетировали, обсуждали, говорили, выстраивали «будущие» выступления — Илья участвовал во всем. Т. е. «лез». Тогда впервые проявилась его тяга к тому, чтобы преодолеть «никакой» статус рок-поэта. Но — как? И он лез во все. В световую партитуру, в изготовление декораций, придуманных Саней Коротичем (подчас, чудовищных, но ужасно смешных), в самопальную пиротехнику, во все. Теперь понятно, что он бился именно с фактом отсутствия у рок-поэта статуса. Нет, разумеется, не в виде формального оформления чего бы то ни было каким бы то ни было образом, но…

Он приносил смысл. И был никем.

К чему это я так долго про Урфин Джюс? Очевидно, чтобы больше к нему не возвращаться (по возможности).

На самом деле, к началу 84-го все поэтические контакты Ильи и «УД» закончились. Альбом «15» (шедевр — при всей своей сумбурности) был записан, тексты для следующего альбома («Жизнь В стиле Heavy Metal») написаны… И будущая жизнь поэта в этой группе становилась все эфемерней.

На Свердловской киностудии во время записи альбома «15» группы «Урфин Джюс», весна 1982 года. Фото Олега Раковича

Один момент (околопоэтический) стоит отметить. Пока группа, включая поэта, была сборищем слишком уж нестыкующихся персонажей, которые совсем друг друга не понимали, результат их деятельности был… скажем так, выдающимся (из общего ряда). Про музыку молчу, нас интересует поэтическо-певческая часть, и тут была странность показательная. Пели Пантыкин и Белкин. Оба стихи Ильи терпеть не могли, но в результате пропевали их с какой-то дикой интонацией, которая и была уникальна. Это — про материал «Пятнадчика». Материал для «Жизнь В стиле Heavy Metal» «оттачивали» куда как тщательней, текст считался «принятым», только если на бумажке стояли подписи всех членов группы, потому переделывался под их вкусы — переделывался, переделывался… Они привыкали и уже как-то не так, чтобы совсем эти тексты ненавидели… И петь начинали вяло. В игре тоже уходили в странный «стандарт», потому третий альбом группы был записан, но — Илье, во всяком случае — было ясно, что он провалился. Только что записанный. И с какого-то момента Илья упоминаний об «Урфине Джюсе» не любил. Никаких других рок-групп в тот момент не наблюдалось. И у Ильи возникло ощущение, что вся эта рок-история закончилась.

Хотя решающим обстоятельством того, что все это кончилось, стало вот что — даже руководство членовредительской фабрики «Радуга» должно было рано или поздно задуматься, зачем им содержать в собственном Доме культуры весь этот шабаш? И оно задумалось. «Урфин Джюс» с «Радуги» вылетел. И сходиться стало негде. А где — не в подъезде же…

На этом рок-карьера Кормильцева завершилась. Никаких других вариантов не просматривалось. Ему было двадцать пять. Нужно было что-то делать.

Эпоха «Радуги» была для него неким подзатянувшимся этапом беззаботного студенчества. И вот она кончилась. Нужно было начинать «нормальную жизнь». Вынужденно — а куда деваться? Илья так и сделал. Второй раз женился. Сменил работу. Обложился книжками по языкознанию. Взялся за нормальную жизнь…

Был у меня знакомый, Давид Левин. Он был в Освенциме. Он ненавидел слово «нормально». Вскидывался и почти кричал: «Никогда не говори это слово!». Рассказывал, что в Освенциме у каждого была «норма». Кормили капустными листьями и брюквой. Все свежее и помытое. Немцы любили, чтобы все было планово — кому в газовую камеру, тому в камеру, но чтоб никаких эпидемий. Так вот, кто получал «норму», тот жил «нормально»…

У Ильи наставал время от времени момент, когда он начинал строить «нормальную» жизнь. То покупал дачу, то мебель в квартиру жены Маринки, где сам жить не собирался. То мечтал купить машину «Москвич». Потом все бросал. Как всегда — враз и насовсем.

С дачей было много историй. Находилась она в полутора часах томительной езды на медленном до невыносимости поезде от Свердловска. По пути была какая-то станция, там на плакате, рисованном очень самопальным художником, торчал Ленин с явными диспропорциями членов, тянул по направлению к Илюхиной даче рахитичную ручонку; ниже значилось: «Верной дорогой идете, товарищи».

1984 год. Фото Всеволода Арашкевича

Дача была в деревушке, у которой было два въезда и три названия. С одной стороны торчала табличка: «Коркодино», с другой — «Каркодино», а на бедном подобии станции была вывеска «Коркодин». Местечко это облюбовали когда-то свердловские художники-пейзажисты, и оно того стоило. Была в нем какая-то болезненная, вычурная красота. Причем, была во всем — в деревьях, в окружающих горках, в ручьях; плюс к тому, из Коркодина вытекают две речки — Уфа и Чусовая, одна течет на юг, другая — на север. Короче — такое место просто так не бывает.

Илья купил дом у какого-то художника. А с художниками там была история странная — покупали дома, рисовали и… помирали. Был еще писатель Филиппович, его дом стоял на отшибе, у железки. Илья, разумеется, тут же все, Филипповичем написанное, прочитал и говорил, что писатель был хороший. Но он к появлению Кормильцева тоже умер, полез в погреб и умер (так местные рассказывали). Илья купил дачу в виде замка. Странный домик, закрытый как бы галереями по кругу двор, как у старообрядцев, мощные ворота — чистый замок.