Невозмутимые родители живут дольше - Владимир Каминер

Школьный обмен предполагает, что хозяин дома с принимающей стороны через какое-то время приедет в гости к тебе. И не прошло и года, как пять французов из Лиона прибыли в Берлин. Днем у них была напряженная экскурсионная программа по городу, их, в частности, таскали к Берлинской стене и в музей «Топография террора». А вечерами девушки показывали зарубежным гостям настоящую берлинскую ночную жизнь. Хоть подружки — девушки рослые, но шестнадцати им еще не было и им нужна была моя маленькая дочка. Только она обладала волшебным удостоверением и имела право покупать в молодежных клубах пиво на всю шайку. Молодежный клуб, что в нашем районе, стар и уродлив. Именно здесь еще родители нынешней молодежи, а в некоторых случаях и бабушки с дедушками, выпили свое первое пиво и впервые целовались. Они и сегодня время от времени туда захаживают, ибо в глубине души не хотят верить, что постарели. Конечно, вслух они этого не произносят, прибегают к отговоркам. Говорят, к примеру, что им нужно в молодежный клуб, чтобы проконтролировать детей или внуков или, скажем, потому что они хотят знать, какая музыка нынче в моде.

А в клубе звучит, по сути дела, саундтрек будущего. Эта музыка пуглива как серна. Она не светится в хит-парадах, ее не пестуют крупные музыкальные концерны, ее не играют на стадионах и на больших дискотеках. Настоящую музыку не услышать по радио и по телевидению. Она возникает только в головах юных посетителей клуба в тот момент, когда на сцену выходит любимая школьная группа. В клубе бурлит завтрашний мир, и школьные музыканты идут на сцену не для того, чтобы зарабатывать деньги, не для того, чтобы повышать свой рейтинг или нравиться бабушкам. Они идут на сцену, чтобы показать миру: мы здесь! Мы те, что надо, а все, что были до нас, — не те.

В каждой школе есть своя крутая группа, пользующаяся любовью, хотя музыканты не имеют целью кому-то понравиться, и носят группы обычно сверхдлинные, высокопарные, многозначительные и при этом непонятные названия. В моей школе, например, пели «Танки индийского султана», а мой друг Юрий основал группу, которая называлась «Нелегальный переход государственной границы». В школе моей дочери самая крутая на данный момент группа носит название «Старый мормон всегда прав». Дочка практически лично знакома со всеми ее участниками. Бас-гитарист «мормонов» крутил роман с бывшей подругой подруги моей дочери по начальной школе.

Французам повезло. Когда их впервые привели в молодежный клуб, там играли «Старые мормоны» и контора трещала по всем швам. Во время концерта лионские школьники повстречались с другой группой из Франции, тоже приехавшей по обмену; та, вторая, группа состояла в основном из девушек. Берлинские ребята хотели их между собой свести, на что «наши» французы сказали: «Нет! Мы приехали в Германию и хотим общаться с немецкими телками. Француженки нам безразличны».

Затем французы быстро устали. «Старый мормон» играл ну очень громко, и к тому же французы уже выпили одно пиво на пятерых. Молодежные тусовки заканчиваются быстро — молодые люди, как золушки нашего общества, должны отгулять до полуночи. После полуночи все шестнадцатилетние, не улегшиеся в постель, увы, превращаются в тыквы. Это доказано эмпирическим путем. Поэтому без десяти двенадцать клуб опустел, девушки унесли французов домой, а персонал собирал по углам запрещенные крепкие напитки. И только «Старые мормоны» продолжали отрываться на сцене, пусть даже без звука и света. Им определенно не хватило короткого вечера. Персонал снисходительно наблюдал за ужимками группы, ибо «Старые мормоны», как это здесь всем известно, всегда правы.

«Книга — источник мудрости», — гласила надпись возле двери в нашем классе. Учительница литературы поначалу меня любила. Во-первых, потому что она когда-то работала вместе с моей мамой в одном институте, а во-вторых, потому что я много и охотно читал. Делал я это исключительно со скуки, я отнюдь не собирался таким образом умнеть. Люди, считающие себя умными, в моих глазах были идиотами. Это они привели мир в плачевное состояние, да так, что немногочисленные умные теперь и не знают уже, что делать. Если мир и можно еще спасти, то только силами глупцов, так я себе тогда нафантазировал. И находил этому подтверждение в русской классической литературе.

Уроки литературы в нашей школе были, разумеется, организованы в соответствии с принципами планового хозяйства. Все мы дома читали одну и ту же книгу, примерно в течение месяца учительница нам разъясняла, что на самом деле имел в виду автор, а в конце месяца мы писали сочинение на тему этого произведения. Если верить учителям, то в каждой русской книге речь велась об угнетении. Тема сочинения по роману Достоевского «Преступление и наказание» звучала так: «Дилемма бедного студента: тварь ли я дрожащая или право имею?» В своем романе Достоевский показал, как в царской России угнетают одаренных студентов из бедных семей. Студенты жаждали знаний, но не могли платить за обучение. Чтобы финансировать учебу, в этой безвыходной ситуации некоторые из них были вынуждены убивать старух. И только социалистическая революция принесла людям равноправие и освободила бедных студентов от горькой необходимости рубить старых женщин. Начиная с 1917 года образование у нас бесплатное. Студентов учат безвозмездно, а старушки получают пенсию.

За Достоевским следовал Толстой с его «Войной и миром». Одноклассниц интересовали преимущественно любовные интриги мирной части. Меня и моих друзей интересовала прежде всего война. Кого колышет, кто в итоге завоюет сердце Наташи? Нас привлекали великие битвы ушедших времен, пушки в пороховом дыму и все такое. Тема сочинения гласила: «Освободительная борьба русских партизан против французской армии». Учительница выдвигала тезис, что победа над Наполеоном укрепила самосознание русского народа. Справившись с чужеземным императором, народ направил вилы против собственного царя и освободился от ига монархии. Это подтвердил Ленин в своей статье «Лев Толстой как зеркало русской революции».

В конце учебного года мы коротко коснулись чеховского рассказа «Толстый и тонкий». Здесь речь шла об угнетении царским режимом маленького человека, а затем неминуемо следовало его освобождение революционными солдатами, рабочими и крестьянами; Чехов, правда, этого не описывал, но наверняка подразумевал. Потом мы перешли к советской литературе. Я перестал читать книги по плану и бойкотировал все, что предлагалось на уроках. Я сильно сомневался, были ли во всей этой русско-советской литературе вообще хоть какие-то произведения, не описывающие угнетение маленького человека и его освобождение благодаря рабочим и крестьянам. Моя дружба с учительницей литературы на этом закончилась. Даже то, что она хорошо знала мою мать, ничего изменить не могло. И хотя уже тридцать лет как я закончил школу и с тех пор прочитал много книг, я до сих пор подсознательно в каждой русской книге ищу следы рабочих и крестьян.

В капиталистической Америке, бывшей в те времена нашим противником, уроки литературы наверняка были организованы подобным же образом, но только наоборот. Может быть, там маленький человек и бедный студент постоянно подвергались террору со стороны рабочих и крестьян. К сожалению, я никого не знал в Америке, чтобы проверить свою теорию. Когда я, будучи уже взрослым, поехал с семьей в Америку, американские тинейджеры рассказывали моей дочери про их школьные уроки чтения: раз в полгода они получали список из десяти книг для обязательного чтения, а еще десять должны были прочитать по собственному выбору. Все равно, когда и где они читают эти книги, главное, чтобы смогли на уроке рассказать содержание. Киноверсии, к сожалению, не засчитывались, чтобы школьники вместо чтения не ходили в кино. Я думаю, это были все пустые хлопоты. Современного человека все равно никак не заставить читать, если он не хочет. Каждый может быстро найти в Интернете содержание десяти обязательных книг, а десять книг по выбору выдумать во время урока.