Невозмутимые родители живут дольше - Владимир Каминер

После этого разговора родители пошли в кафе. Они долго молчали и даже заказа не делали, все еще были в шоке от всей этой истории.

— Может, этим он пошел в меня. Мне тоже часто хочется похитить самого себя, — сказал папа Бирка.

— Да тебя никакая собака искать не станет, — заметила на это мама Бирка.

«Не знаю, что значит такое»[19] — похоже, что моему сыну не хватает базовых знаний по немецкому, у него проблемы на занятиях, он не может концентрироваться, выглядит невыспавшимся, и мы должны об этом поговорить.

Письмо от фрау Фрекенбок, учительницы моего сына по немецкому, я перечитал много раз, но ничего не понял. В моем понимании, понятия «проблемы» и «уроки немецкого» не имеют между собой ничего общего. Что это за, простите, базовые знания по немецкому, которых кому-то может не хватать? Я могу представить проблемным предметом, скажем, математику, может, еще физику и химию, ну латынь на худой конец, но не немецкий же. В сомнениях я обратился к Николь. Основываясь на опыте, который довел ее до одиннадцатого класса, она могла дать мне разъяснения, что происходит в девятом. Сейчас у Николь любимый предмет философия, так что на любой вопрос у нее готов философский ответ. Она полагала, что «иметь проблемы» или «быть проблемой» — это типично человеческие свойства, которые нередко зависят от возраста, и они не имеют отношения к немецкому языку как к школьному предмету. У нее тоже были проблемы в девятом классе, она спорила с учителями и постоянно подвергала сомнению релевантность предлагаемых знаний. Теперь, в одиннадцатом класе, ей лишь смешно. Теперь у нее никаких проблем, и она не задается вопросом, почему, скажем, на уроках по искусству весь класс должен давать толкование дурацкому фото какого-то художника, который фотографировал исключительно воду, будь то океан или лужа. И почему на уроках испанского они должны придумывать рекламные лозунги для парфюма с портретом Че Гевары. С годами вырабатывается терпимость к школьной программе, пояснила она.

Свои задания она выполняла блестяще и получала наивысшие отметки. О водном фотографе она написала доклад на четырех страницах — о том, как он хорошо владеет вопросом, что он наверняка омывался всеми возможными водами и как никто другой может передать огромную важность разумного обращения человечества с водными ресурсами, и в то же время он запечатлевал безграничную индивидуальность воды, ибо в любой луже можно увидеть целый мир… и так далее и тому подобное. Что касается парфюма с портретом Че Гевары, то она написала, что это должен быть запах классовой борьбы, революции и угнетенного народа Боливии. Я бы не счел это успешной концепцией, ибо кто же захочет пахнуть угнетенным боливийцем, но Николь получила высший балл. Так что, по ее мнению, мне не стоило беспокоиться. Ну и с уроками немецкого у Себастьяна мы справимся, подумал я и договорился о встрече с учительницей.

— Если она тебя спросит, говорим ли мы дома по-русски, скажи, пожалуйста, что да. Для нее это будет хорошей отмазкой, почему у меня трудности с правописанием, — напутствовал меня Себастьян. — И ни в коем случае не говори, что я не читаю книг. Скажи, что я читаю только по-русски! И не забудь забрать мой мобильник, запертый в секретариате.

Я все пообещал. Возможно, правописание у Себастьяна хромало и вправду оттого, что он мало читал. С другой стороны, двое моих лучших друзей в юности день и ночь зачитывались толстыми советскими романами-фэнтези и все же не имели никакого понятия о правописании. Или они читали не те книги? Может, в советских фантастических романах вообще не было запятых и точек и из экономии их печатали, не проверив орфографию? В конце концов, бунт против правописания всего лишь часть юношеского протеста. Почему я должен писать все существительные с большой буквы, если их можно понять, будь они написаны и с маленькой?[20] Наверное, на уроках немецкого языка приходится отвечать на эти и на сотню подобных дурацких вопросов.

Фрау Фрекенбок предложила встретиться после уроков. По дороге в школу я чуть не попал под колеса автомобиля, накануне я проводил дискотеку, не выспался и не мог сконцентрироваться. И, честно говоря, я немного побаивался фрау Фрекенбок. Себастьян рассказывал, что она очень строгая и отобрала у него мобильник, как только он неожиданно зазвонил во время урока, прямо посередине разбора лирической поэзии. Все объяснения Себастьяна, что это был чрезвычайный случай, не принесли никаких плодов. Учительница считала, что Себастьян не отключал телефон нарочно, чтобы позабавиться на уроке. На самом же деле звонил папа Тунга. Он беспокоился о своем сыне, которому неожиданно перед уроком немецкого стало плохо. Тунг пошел домой, но туда не дошел.

— Здравствуйте, господин Каминер, — сказала фрау Фрекенбок. — С телефоном вашего сына все в порядке, он лежит в секретариате. Вы можете его забрать после нашего разговора. Поэзия не терпит именно рингтонов, — строго добавила она.

Этот телефонный театр, предупреждал Себастьян, якобы и был истинной причиной, почему учительница на него рассердилась. При чем тут какие-то базовые знания немецкого!

— Мы немного запутались в материале, — признался он. Каждый ученик должен был сделать доклад об определенном литературном течении. Темы разыгрывались по типу лотереи. Борвин вытащил «Бурю и натиск»[21], которую он должен был раскрыть на примере «Прометея» Гёте. Тунг должен был проанализировать литературу ГДР на примере стихотворения Фолькера Брауна «Карл Маркс». Себастьян вытянул билет с немецкой романтикой — «Лорелеей» Генриха Гейне.

— Но тебе ж повезло, парень! Прекрасное стихотворение! — бросил я.

«Лорелея» мне всегда напоминает о моем друге и коллеге корейского происхождения, Мартине. Мартин временно работал в колл-центре отдела претензий. Он должен был по телефону умиротворять недовольных и нервных клиентов. Чтобы не выдавать свою корейскую фамилию, он присвоил себе литературное имя и представлялся Генрихом Гейне. Он считал, что если он будет представляться таким образом, то люди будут меньше раздражаться. В том колл-центре трудились в основном дети мигрантов, так называемые иностранцы во втором поколении. Немецкий их родной язык, но фамилии часто звучат как иностранные. Почти все коллеги Мартина брали себе для работы старые немецкие фамилии, потому что они получали оценку после разговора с клиентами, а те пощады не знают и склонны занижать оценки иностранцам, будто они виноваты во всех проблемах. А Генрих Гейне всегда получал наивысшую оценку. У него покупали любые страховки и договоры на телефонное обслуживание, чувствуя, по-видимому, свои невыполненные обязательства перед немецкой романтикой.

— К сожалению, у меня мало времени для разговора с вами, — сказала фрау Фрекенбок, — а у Себастьяна еще меньше времени для того, чтобы улучшить свои показатели в немецком. Если так пойдет дальше, то ваш сын, чего доброго, не сможет быть переведен в следующий класс. Его тетрадь похожа на свинарник. Его представления о грамматике очень далеки от действительности, и во время уроков ему постоянно звонят. Так дело не пойдет, как писатель вы должны это понимать. Если бы во время ваших выступлений звонили телефоны, вы бы тоже не радовались.