Офицеры власти. Парижский Парламент в первой трети XV века - Сусанна Карленовна Цатурова

том, что в это время в Париже находились король, Дофин, дяди короля герцоги Беррийский, Анжуйский, коннетабль Франции, адмирал Франции, сеньоры и главы суда, Парламента и Шатле (23 ноября 1407 г.). За этим замечанием проглядывает позиция. Ни для кого не было секретом, что Людовик Орлеанский был в тот момент олицетворением всех гражданских и человеческих пороков: жестокий правитель, чьей злой воле приписывались и ухудшение жизни, и налоги, и раздор в стране; к тому же, погрязший в «пучине греха»[156]. Смерть его воспринята была в Париже как избавление и заслуженная кара, а убийца выглядел спасителем и орудием возмездия.

Парламентские чиновники знали об этих настроениях в обществе, но их волнует одно — процедура свершения правосудия. Зачем прибегать к помощи оружия, когда в Париже в этот момент есть возможность найти справедливость: у короля или чиновников суда? Зная об отношении общества к жертве, парламентские чиновники не могут оправдать и убийцу. В приведенном выше комментарии секретаря мне видится ключ к пониманию сути занятой Парламентом позиции: осторожного и стороннего наблюдателя.

Так, он дает санкции королевскому прево Парижа 10 февраля 1408 г. возбудить дело о краже трупов с виселицы в Монфоконе, чему препятствует Парижский университет, претендуя на это расследование ввиду того, что трупы использовались в колдовских целях, а такие дела подлежат его суду. Подозрения в краже, по слухам, падали на убитого герцога Орлеанского, жена которого Валентина Висконти, как считалось, обучила его приемам магии и колдовства. Расследование могло хоть как-то продвинуть судебным порядком дело об убийстве герцога Орлеанского, пусть и через обвинение его в колдовстве, злоумышлении против больного короля Карла VI[157].

Однако время было упущено. Уехав из Парижа в свои земли, Жан Бесстрашный ищет поддержки и защиты. И в Генте на весьма представительном собрании прозвучало первое оправдание герцога бургундского, произнесенное его канцлером Симоном де Со[158]. Ко времени, когда делались робкие попытки привести в действие судебную машину, герцог Бургундский уже считал себя героем и национальным спасителем.

Окончательный вид стройной теории идеям тираноборчества придали богословы из Парижского университета, а провозгласил ее доктор теологии Жан Пти в зале дворца Сен-Поль в присутствии высшей знати, чиновников государственного аппарата, докторов и магистров Парижского университета и горожан 8 марта 1408 г.[159] Известно, что в ее написании участвовали и адвокаты Парламента — Андре Котен, Никола де Савиньи, Пьерде Мариньи, правда, не по поручению Парламента, а по своим убеждениям. Хотя в кулуарах поговаривали о том, что часть теологов была эпатирована и аргументацией Жана Пти, и самой попыткой оправдать убийство, вслух никто не решался противостоять общественной эйфории, кроме одного — Жана Жерсона — самого знаменитого теолога Франции того времени и канцлера университета, который прежде сам отдавал дань этим витавшим в воздухе идеям, но, увидев последствия их применения, отрекся от них навсегда[160].

Не выступил против Жана Пти и Парижский Парламент, однако не выступил и за, что было уже актом политического мужества[161].

Остановимся еще немного на этом вопросе, чтобы отметить разницу в поведении членов двух равно авторитетных корпораций: Парламента и университета. Многие были однокашниками, многих связывали личные и интеллектуальные симпатии. В кризисные же периоды «служба» превалировала над «дружбой»: парламентские чиновники явно были в тени, тогда как университетская корпорация задавала тон в стране. Здесь, среди прочего, сказывалась разница между органом власти и интеллектуальным учреждением. Теряя к ХV в. в результате основания новых университетов монополию на знания, а вместе с ней и значительную часть доходов, Парижский университет искал свое место в меняющемся мире и, как казалось, удачно нашел его, взяв на себя роль рупора общественного недовольства, способного возглавить социальное брожение. Раскол церкви, вызванный папской схизмой, усилил влияние Парижского университета, чей теологический факультет стал главным авторитетом в католическом мире. Это придало университету новый вес в обществе, поставило его в центр политической борьбы. Это же превратило его в демагогического и безответственного глашатая опасных для страны идей[162].

Итак, Парламент никак не участвовал в деле оправдания герцога Бургундского. Но вот что любопытно: с той же последовательностью он отказывался от участия в иске вдовы и сына убитого герцога Орлеанского. Этот малоизвестный эпизод заслуживает внимания, ибо он свидетельствует о последовательном нежелании Парламента вмешиваться в дело об убийстве герцога Орлеанского.

Ход драматических событий лета 1408 г. таков: воспользовавшись отъездом Жана Бургундского, вдова и сын герцога Орлеанского решились воззвать к королевской защите[163]. Заметим попутно, что их действия активно поддерживала и королева Изабо Баварская. Чувствуя, как накаляется атмосфера в Париже, чиновники Парламента закончили сессию раньше обычного (23 августа), чтобы отправиться на ежегодную выездную сессию Парламента в Шампани (так называемые Дни Труа). Их маневр не удался: уже 25 августа все чиновники, собравшиеся ехать в Труа, были задержаны в Париже, поскольку канцлер издал указ, запрещающий выезд из города их повозок, на которые уже были погружены дела и документы, предназначенные для работы сессии, провизия, одежда и другие вещи чиновников, адвокатов и прокуроров. Причиной задержки была герцогиня Орлеанская, которая «просила суда над герцогом Бургундским, по чьему приказу был убит герцог Орлеанский, и для этого чиновники должны были оставаться в Париже со всеми президентами». 26 августа в Париж приехали из Мелена Дофин и королева Изабо, а 28-го — герцогиня Орлеанская «в черном, на четырех лошадях, покрытых черным сукном, сопровождаемая множеством покрытых черным повозок и свитой» (28 августа 1408 г.).

Парламент не смирился: в тот же день был отправлен Никола де Бай в Лувр к королеве, «чтобы узнать, есть ли решение по делу сеньоров и повозок»; Жан де Монтегю от имени королевы продолжал настаивать на том, что чиновники нужны в Париже в полном составе, а в Шампани есть те, кто «смогут дать отсрочку добрым людям». Им открыто указали на неоправданность и неуместность их спешки. Но дело так и не было возбуждено, хотя сторонники герцога Орлеанского получили известные преимущества: в большой зале Лувра доверенное лицо герцогини Орлеанской Тома дю Бур, аббат де Серизи, в присутствии Дофина и всех высших государственных чиновников произнес речь «против оправдания, предложенного со стороны герцога Бургундского касательно смерти герцога Орлеанского» (11 сентября 1408 г.)[164].

Так наметился новый поворот в деле: отныне никто не упоминает о самом факте убийства, хотя оно и подразумевается, но теперь вся борьба сконцентрировалась на оправдательной речи («Justificacio ducis Burgundie super morte ducis Aurelianensis») Жана Пти, размноженной и распространенной по всей стране усилиями бургиньонов[165].

Этому повороту способствовала также ранняя смерть