Том 1. На рыбачьей тропе ; Снега над Россией ; Смотри и радуйся… ; В ожидании праздника ; Гармония стиля - Евгений Иванович Носов

отдохнуть, вдруг — на тебе, охотник с ружьем. Страх на два метра выбросил зайца из-под куста, сзади оглушительно грохнуло, по уху чем-то больно стегнуло. Только некогда разбираться, что к чему, улепетывает косой во все лопатки.

— Живой остался? — спрашивает Аленка.

— Живой! И собаки гоняли — не догнали, и чуть в лапы сове не попал, и голодать приходилось. Зимними ночами, когда ты спала, прибегал к тебе на огород выкапывать из-под снега капустные кочерыжки. Они хоть и мерзлые, а все же лучше горькой осиновой коры. Все было, Аленка, а только все прошло.

Благополучно дожил косой до весны. Набрякли водой снега, охотникам не пройти. Сложили они ружья в чехлы — до осени. Ободрился заяц. Выбрал себе место повыше, чтобы половодье не достало, и зажил спокойно. Только откуда ему было знать, что в этом году вода будет такая большая? Окружила она холмик, стал он островом. А вода все прибывала. Куда ни глянет зайчишка — не видно края. Поднял страх зайца на ноги, да только ноги теперь не спасут.

Видит, что земля его больше не держит, вспрыгнул на проплывавшую мимо льдину. Долго странствовал он на ней по реке. Наконец льдина врезалась в лесополосу, затрещали ветки, заяц увидел лес — обрадовался.

Лесополоса — как большое сито. Все, что ни несла с собой вода, застревало в густой щетке молодых деревьев: солома, щепки, водоросли, ветки. Мусора набралось столько, что он совсем закрыл воду. Заяц и подумал, что это сухая земля. На радостях далеко прыгнул от льдины и… только брызги полетели!

— Вот глупый! — возмутилась Аленка.

— Совсем глупый, — согласился я. — Но слушай, что дальше было. Хлебнул косой воды, забил лапами, кое-как выбрался на воздух, а тут подвернулась эта самая рогулька. Он залез в нее, повис брюхом. Хоть лапы в воде, но все-таки поддержка. А вот сколько он провисел так — не знаю. То ли сразу обессилел и захлебнулся: ведь трудно все время держать голову кверху. То ли умер с голоду. А может, и замерз: ведь вода-то была ледяная.

Аленка шагает рядом, хмурится, но больше ни о чем не спрашивает. И только когда завиднелась деревушка и я остановился, чтобы попрощаться, она вдруг говорит:

— Нате цветы. Они долго не вянут.

Таинственный музыкант

Однажды после долгого хождения с удочкой по берегу реки я присел отдохнуть на широкой песчаной отмели среди прибрежных зарослей. Поздняя осень уже раздела кусты лозняка и далеко по песку разбросала их узкие лимонные листья. Лишь на концах самых тонких, будто от холода покрасневших веточек еще трепетали по пять-шесть таких же бледно-желтых листков. Это все, что осталось от пышного карнавала осени.

Было пасмурно и ветрено. Вспененные волны накатывались на песчаную отмель, лизали почерневшие водоросли, вытащенные на берег рыбацким неводом.

И вдруг среди этих шорохов и всплесков послышались тревожащие своей необычайностью звуки. Было похоже, что где-то совсем близко играла крошечная скрипка. Порой тоскливая, зовущая, порой задумчивая и покорная, полная светлой печали мелодия робко вплеталась в неугомонное ворчание хмурой реки. Звуки мелодии были так слабы, что порывы ветра иногда обрывали, как паутинку, эту тонкую ниточку загадочной трели.

Прислушавшись, я уловил закономерную связь между скрипачом и ветром. Стоило ветру немного утихнуть, как скрипка переходила на более низкие ноты, звук становился густым, и в нем отчетливо улавливался тембр. Когда же ветер усиливался, звуки забирались все выше и выше, они становились острыми, как жало, скрипка плакала и всхлипывала. Но дирижер-ветер был неумолим, он настойчиво требовал от скрипача новых и новых усилий. И тогда таинственный музыкант, казалось, не выдерживал темпа, срывался, и… слышались только сердитые всплески волн и шорох опавших листьев.

Как завороженный слушал я этот удивительный концерт на пустынной песчаной отмели. Я прислушивался снова и снова, и напев все время повторялся все в тех же сочетаниях звуков.

Наконец я установил направление и даже приблизительное место, откуда текла эта тоненькая струйка мелодии. Оно находилось справа, не более чем в двух-трех шагах от меня. Но там был все тот же песок, и ничего больше, если не считать полузасыпанной раковины на гребне песчаного холмика. Это была раковина обыкновенного прудовика. Такие у нас встречаются во множестве. Если подойти к берегу водоема в тихий солнечный день, то у поверхности воды можно увидеть плавающие, как пробки, черные, спирально закрученные домики прудовика. Всколыхните веткой зеленоватую гладь, и эти домики медленно, как бы ввинчиваясь в воду, пойдут на дно — подальше от опасности.

Я подошел к холмику. Широкое входное отверстие ракушки было обращено навстречу ветру и немного в сторону. Край ее в одном месте обломан. Я наклонился поближе и окончательно убедился, что волшебный музыкант спрятался в раковине. Оттуда, из глубины спирального, выложенного перламутром убежища, отчетливо слышались звуки крошечной скрипки.

Я осторожно взял раковину, чтобы рассмотреть повнимательнее. Но ничего особенного не нашел: обыкновенная, как все другие, которых на песке оказалось довольно много.

Но почему звуки исходили только из этой, а все остальные молчали? Может быть, и в самом деле в ней кто-то запрятался? И мне снова захотелось послушать игру раковины-музыканта.

Я положил ее на прежнее место, приготовился слушать. Но «скрипач» молчал. Похоже, что он рассердился за то, что его бесцеремонно потревожили, и ожидал, пока я снова уйду.

Я, конечно, догадался, что слышанную мной мелодию извлекал из раковины ветер. Но почему после того, как домишко прудовика был водворен на прежнее место, он больше не мог извлечь ни единого звука? И тут я понял, что допустил роковую ошибку, сдвинув раковину с места. Из множества других, видимо, только она лежала по отношению к ветру так, что на малейшее его дуновение тотчас отвечала звучанием. Возможно, этому еще способствовала та самая щербатина, которую я обнаружил на краю отверстия, и даже тот песок, которым она была наполовину засыпана.

Долго я возился с ней, клал так и этак, осторожно подсыпал под нее песок, насыпал внутрь, но так и не смог извлечь ни единого звука.

Огорченный, я положил раковину в карман и пошел домой.

Теперь она лежала на письменном столе, в картонной коробке с речным песком.

Я видел немало диковинных заморских раковин — необыкновенных размеров, необычайной расцветки, удивительной формы. О многих из них ходят целые истории. Говорят, что если такую раковину приложить к уху, то услышишь шум морского прибоя. Конечно, никаких ударов волн в ней не