Том 1. На рыбачьей тропе ; Снега над Россией ; Смотри и радуйся… ; В ожидании праздника ; Гармония стиля - Евгений Иванович Носов

Вскоре он возвращается, ставит ведерко на лавку. Василь Василич, случайно заглянув в него, изумленно свистит:

— Черт возьми — рыба!

Я делаю прыжок к ведру.

В самом деле: в воде барахтаются, извиваясь, черные, в золотистых продольных полосах, вьюны. И у всех отрублены головы.

Я вопросительно гляжу то на вьюнов, то на Кузьму. Вот штука! Мы полдня мерзли на реке — и хоть бы хвост! А он за какую-то четверть часа полведра рыбы наловил.

— Чем ты их, Кузьма, какой снастью? — загорается Василь Василич.

— Топором… — в сузившихся глазах Кузьмы запрыгали озорные чертики.

— Ну, брось! — обижается Василь Василич. — Чего морочишь?

— Говорю, топором нарубил, — смеется Кузьма. — Бац — голова направо, хвост влево.

— Так ведь, чтобы голову отрубить, надо ж сначала изловить! — горячится мой приятель.

— Даша, поджарь-ка гостям вьюнков, — оставляя Василь Василича без ответа, говорит Кузьма жене. — Рыбакам да и рыбки не покушать?..

Дарья, пряча смешок, приступает к делу. Она сыплет в ведерко пригоршню крупной соли. Вьюны мечутся от соленого, трутся друг о друга, быстро очищаются от чешуи. На загнетке шипит сковорода. Дарья поддевает трепещущих вьюнов вилкой и бросает в масло.

После обеда Кузьма велит собираться, сует нам по топору. Поскрипывая деревяшкой, он ведет через огороды, спускается на луг, изрытый торфяными ямами, конопляными копанями. Карьеры и копани соединены между собой проточным ручьем. Возле запрудки из смерзшихся камышовых снопов Кузьма останавливается. Запруда подпирает небольшое озерко, которое образовалось сверху льда во время минувшей оттепели. Потом, видно, ударил мороз, и сверху еще намерз лед. Получились два этажа с тонкой прослойкой воды между ними. Кузьма берет у меня топор и выходит на лед. Он осторожно передвигается, держа топор на замахе. И вдруг с силой рубит по льду. Потом быстро расковыривает дырку, запускает руку и швыряет нам под ноги обезглавленного извивающегося вьюна.

— Понял? — говорит он, передавая мне топор.

Мы тоже сходим на лед. В тонкой прослойке воды то здесь, то там виднеются черные змеетелые вьюны. Я настигаю одного, бью, промахиваюсь, выслеживаю другого и разрубаю пополам. Охота увлекает. На другом краю озерка орудует Василь Василич. Он тоже безбожно мажет, горячится, сердится. Но постепенно начинает осваиваться. Добытых вьюнов бросаем тут же, на лед, и вот уже по всей поверхности озерка подпрыгивают, бьют хвостами эти удивительно живучие рыбы.

— Хватит? — окликаю Василь Василича, чувствуя, как начинает от топора побаливать рука.

Василь Василич тоже уходился, останавливается, смотрит вокруг на разбросанную добычу.

Набиваем рюкзаки, и Кузьма ведет нас обратно.

— А здорово ты, Кузьма, придумал! — восхищаемся мы, чувствуя за спиной приятную тяжесть.

— У меня осечки не бывает, потому как при мне всегда барометр. — Кузьма смеется и хлопает рукавицей по деревяшке. — Мозжит нога, значит, вьюн из копаней полез.

В избу не заходим, сворачиваем на большак и бодро шагаем к станции. Редко приваливает такое счастье — вернуться домой с полным мешком за плечами.

Что мы видели на песчаной косе

Как-то отправились мы с сыном на реку. Я — писать этюды, он — рыбачить.

Береговая тропинка приводит в такие сказочные васнецовские места, что, кажется, стоит только выглянуть из-за куста, как над зеленоватой заводью, усыпанной звездами кувшинок, увидишь саму Аленушку.

Особенно хороши на реке утренние зори, когда просыпается и принимается за свою неутомимую работу волшебный живописец — солнце. Одним росчерком луча оно разнарядит все вокруг в такие тончайшие краски, что уловить эту неповторимую гамму и тем более перенести на холст под силу не многим.

Разумеется, я не причислял себя к таким смельчакам. А потому брел береговой тропинкой с этюдником за спиной ради прогулки, чудесного отдыха и крошечной надежды, что у меня что-нибудь получится.

Тропинка почти не видна в густой высокой траве. Жесткие заросли череды сменяются то ковром шелковистого мятлика, то синими островками шалфея. Трава брызжет росой, шуршит о мокрые брюки. Ботинки уже давно раскисли, в них чавкает вода, ступни ног скользят внутри обуви, точно по мокрой глине. Но разуваться некогда — я шел крупным шагом, сынишка — мелкой рысцой — спешили прийти до восхода солнца.

Выбрали место, чтобы ни ему, ни мне не было обидно. Узкая песчаная коса далеко вдается в реку, создавая быстроток. За косой затишье с круговым ленивым течением — суводь. Здесь наверняка держится рыба. Это — для сына.

А для моего холста — противоположный берег: крутой, в зарослях молодого разнолесья. Обрыв прошит корнями, пронизан ласточкиными гнездами. Ударит в этот обрыв солнце, и — пиши себе глухомань под Шишкина.

Сынишка занялся удочками, я пристроился с этюдником в нескольких шагах за кустом, как за ширмой, чтобы не смущали поплавки…

Поплавки — это заразительная штука, так что если хочешь порисовать, не связывайся с ними. Они никак не уживаются с этюдником. Сколько раз бывало: поставишь удочки, а сам, в ожидании клева, за кисть возьмешься. Да так и не притронешься к холсту. Дрогнул поплавок, и… покатилось куда-то рыбацкое сердце! Кисть отброшена в траву, этюдник опрокинут — тигром бросаешься к удочкам. А как только вытащен первый рыбий хвост, то уж от поплавков больше глаз не отведешь.

На этот раз я дал себе слово не подходить к удочкам, предоставив их своему помощнику и консультируя его из-за куста.

— Дно промерил?

— Промерил!

— Поплавки сумеешь подтянуть?

— Уже подтянул. Ага — есть один!

Я выглянул из-за куста:

— Что там?

— Пескарь! За ноздрю попался! — радостно зазвенел голос сынишки. — А пескарницу-то забыли. Куда теперь рыбу класть?

— Не беда! Вырой лунку в песке, напусти в нее воды — вот тебе и пескарница.

Дела у нас шли успешно. Я уже набросал облака, которые, по мнению сына, оказались похожими на дирижабли, а он то и дело выкрикивал:

— Еще один попался! Еще один!

Спины коснулся ласковый луч взошедшего солнца. Глинистый обрыв вдруг потеплел, налился сочным красно-медным цветом. В кустах малины, что опутывали его край, заблестело множество крошечных солнц, отраженных в капельках росы.

Выпорхнула бабочка и покружилась над палитрой. Я торопливо делал мазки, чтобы успеть хоть сколько-нибудь похоже уловить неожиданно расцветшие краски раннего утра.

Наконец этюд был закончен. С чувством человека, добросовестно выполнившего свой долг, я отправился к песчаной косе, чтобы оценить успехи своего рыболова.

— Как дела, браток?

— С десяток есть, — небрежно бросил сын, не оборачиваясь и сосредоточенно глядя на поплавки.

Я подошел к лунке со взмученной, пенистой водой и запустил в нее руку.