Непорочная пустота. Соскальзывая в небытие - Брайан Ходж

Но никакой прежней меня уже не было, так ведь? Оставалось лишь то, чем я была сейчас.

— Мы были на озере, и родители потеряли меня, пока я лежала под водой, на дне, как мне нравилось. Я провела там столько времени, что мне уже не хотелось дышать. Хоть я и была очень маленькой, но понимала, что это важно. Важнее этого не было ничего. Я знала, что если я задержусь здесь еще немного, то никогда больше не выйду на сушу. Я просто заплыву глубже и стану той, кого пыталась вспомнить. Я хотела этого. Но и боялась тоже. Поэтому я всплыла. Когда я вышла на берег, мама удивилась, увидев меня. Она так давно потеряла меня из виду, что решила, будто я ушла в туалет или к палатке с едой. Вот почему я знаю, что не придумала все это. Я и правда провела на дне столько времени.

Я посмотрела на нее, и парадоксы догнали меня. Порой Бьянка выглядела очень юной, будто студентка колледжа, круглолицая и пухлощекая. Так почему же в тот момент она казалась такой невообразимо старой?

Она глядела на коварную скалу с любовью и восторгом.

— Мы с ней одинаковые. Я похожа на нее больше, чем на тебя. Если бы я могла, я забралась бы внутрь, и слилась бы с ней, и осталась бы там навсегда.

Она протянула руку и похлопала по скале; послышались шлепки плоти о камень.

— Кажется, я должна тебя убить. — Я и вправду это сказала — так говоришь всякую чушь, не проснувшись еще до конца.

Бьянка даже не удивилась.

— Я боялась этого. Что кто-то захочет это сделать.

— Я не хочу тебя убивать.

— Так не убивай. — Как будто все настолько просто. — Но даже если тебе придется — разве это так плохо?

* * *

Нельзя сказать, что Таннер пришел в себя, скорее он дождался, когда его цепи перестанут дурить. Тот удар топорищем по челюсти не вырубил его; просто переключил несколько важных тумблеров, выдернул несколько проводов. Даже после того, как он оправился от пинка в живот и снова начал дышать, всему остальному потребовалось время на перезагрузку. В голове у Таннера гудело, перед глазами стоял туман помех, и он не мог понять, что ему делать с конечностями, даже если он сможет как следует их контролировать.

Какое-то время не было ничего, кроме свиста топоров, глухих влажных ударов и вскриков и нескольких последних стонов, после которых не осталось больше ничего человеческого, никакого больше Шона, только чавканье мяса и треск костей.

Когда в глазах перестало троиться, Таннер обнаружил, что не может вытянуть руки перед собой; запястья были притиснуты друг к другу у него за спиной и обмотаны чем-то неподатливым. Он кое-как смог пошевелить пальцами и кончиками их нащупал нечто, похожее на проволочную вешалку. Он понятия не имел, когда это случилось.

С пола казалось, что Аттила упирается головой в потолок; он повернулся и изучающе посмотрел на Таннера — что-то привлекло его внимание, быть может, прояснившийся взгляд. Аттила подошел к нему с топором в руке, шаги его были словно удары молота.

Таннер попытался пошевелиться, но бежать было некуда; он чувствовал себя тараканом, на которого наступили и оставили ползать кругами. Аттила наклонился, просунул топор под мышку Таннера и поволок его по полу. Господи Иисусе, он не успел очистить лезвие, оно до сих пор было все в крови. Аттила подтащил Таннера к стене, вытащил топор из-под его руки и присел рядом, уложив оружие на колени.

Взглянув на Аттилу, можно было подумать, что покрывавшая его от волос до ботинок кровь должна хотя бы отчасти быть его собственной. Но, судя по всему, это было не так.

— Хочешь сотворить со мной что-нибудь этакое? — спросил он. — Я не против. Это естественное желание. Просто держи его в узде. — Аттила кивнул в сторону Шона. — Мне не обязательно каждый раз устраивать такой бардак. Если нужно будет тебя усмирить, я могу отрубить пальцы ног. — Он провел лезвием топора по волосам Таннера, испачкал щеку кровью и чем-то похуже. — Сделать так, чтобы ты никогда уже не смог нормально ходить. Десять маленьких кусочков — и это только начало. Но не вынуждай меня, и я не стану этого делать. Выбор за тобой, старший братец.

Взгляд Таннера метнулся к влажной куче, лежавшей в десятке футов от него. Шон не был расчленен, ничего такого. Скорее он был изломан, искромсан, искорежен, весь покрыт рваными ранами, его внутренности и кости выглядывали наружу и торчали в стороны, в которые им торчать было не положено. И Таннер не мог понять, почему это произошло.

Аттила знал, о чем он думает.

— Я говорил, что он мне, пожалуй, нравится. Я не говорил, что он мне нужен.

— А я тебе, значит, нужен.

А ведь действительно, Аттила перехватил топор и ударил его рукоятью, хотя проще и быстрее было бы сделать это лезвием.

— Не знаю. Нужен ли ты мне? — Он, похоже, задумался над этим; взгляд его был открытым, забрызганное кровью лицо — грубым и суровым. — Давай выясним.

Аттила похлопал Таннера по плечу и встал. Дойдя до другого конца комнаты, он снова заговорил, на этот раз в телефон; ситуация с каждой секундой становилась все непонятнее.

«Я сделал то, что считал нужным, — разобрал Таннер. — Разве только чуточку перестарался. Это вопрос степени, а не результата».

Он привык к самым худшим проявлениям стихий — к метели и снегу с дождем, к зимним ветрам, к холоду талой весенней воды в горах, — и ни разу в жизни его не пробирал такой мороз.

С кем бы ни разговаривал Аттила, эта беседа могла продлиться две минуты, а могла и все десять. Таннер утратил чувство времени. Он знал только, что в какой-то момент Аттила снова обратил на него внимание. Он принес еще одну проволочную вешалку, которой стянул лодыжки Таннера, зафиксировав ее с помощью пассатижей, после чего оттащил его в глубину комнаты, задрал его ноги кверху и намотал проволоку на ручку кладовки.

Потом Аттила скрылся. Слушая шум душа, Таннер мог только раскачиваться из стороны в сторону. Ручка оказалась надежной, и как бы он ее ни дергал, это приводило только к тому, что проволока врезалась все глубже в ахиллесово сухожилие.

Аттила вернулся в комнату чистым и обнаженным: на коже блестели капли воды, мокрые волосы прилипли к спине, а с плеча свисало полотенце. Широкие