Непорочная пустота. Соскальзывая в небытие - Брайан Ходж

когда топор врезался в тело Шона чуть выше груди; сюрреалистичный момент — этого ведь не должно было случиться. Таннер должен был нормально дышать, это же так просто, и он не представлял себе, откуда может взяться такой звук; а потом понял — это ключица. Он никогда не слышал, как ее разрубают напополам.

А еще Таннер никогда не видел, чтобы кто-нибудь удерживал свою жертву на месте топором, словно тот превратился в ручку на ее теле. Он никогда не слышал, чтобы Шон кричал так, словно попал в беду. Не слышал такого глухого удара, с каким второй топор обрушился с другой стороны и вонзился в мясо на плече. Он никогда не слышал звука, с которым выдергивают из ран топоры, вырывают их из костей, и мышц, и легких. Никогда не слышал, как сам он задыхается, не в силах больше ничего сделать.

Но что-то подстегнуло его, одолев первобытное стремление съежиться от страха, и заставило сорваться с места, хотя в глазах у него все еще искрили звезды. Одну руку, ему нужно вывести из строя всего лишь одну руку Аттилы. Они еще могут переломить ход схватки. Шон справится. Они оба видели, какие раны способно пережить человеческое тело, потому что жажда жизни сильнее всего. Им было ради чего жить.

Аттила заметил Таннера и не позволил ему ничего сделать. Он выдернул левый топор из груди Шона, подбросил в воздух так, что он перевернулся, ухватил под головкой и размахнулся; в стремительном движении читалось презрение: а вот и нет, старший братец. Твердая деревянная рукоять ударила Таннера в челюсть, обух — за ухом. Таннер очутился на полу прежде, чем осознал, что ноги его подкосились, и не видел уже ничего, кроме алого тумана и неясных звезд, обитавших в пустоте.

А вот слух его продолжал работать, звуки пробивались сквозь охватившее голову пульсирующее онемение; раньше Таннер считал, что ему уже доводилось слышать жуткие вещи, но теперь он мог только лежать и слушать то, что было гораздо, гораздо хуже.

Четвертая фаза

Души чистейшие — те, что из тела исторгнуты силой.

Халдейские оракулы Зороастра

Передать утомленную четырехлетку в гостеприимно распахнутые бабушкины объятия? Сделано.

Оповестить начальство о внезапном пищевом отравлении? Сделано.

Заскочить домой, пока Вал уехал на встречу с клиентом, чтобы переодеться и сменить кроссовки на «вентиляторы» от Merrell Moab, потому что подруга пригрозила мне прогулкой в горах? Сделано.

А потом мы отправились в путь — пара девчонок, которые просто хотят повеселиться. После того как разберемся со всем, что так сильно переебано у нас в головах.

Впереди маячили предгорья, позади — горы; мы покинули равнины Денвера и проехали Боулдер, потом свернули на извилистую второстепенную дорогу, постепенно поднимавшуюся к Эстес-парку. Осенью на нее часто выходили стада горных животных. Когда я предупредила Бьянку, что столкновение с похотливым лосем может испортить нам весь день, она ответила, что так далеко мы не заедем.

— А куда мы тогда направляемся? Или это будет секретом, пока мы не доберемся до места?

— Ты знаешь Часовню на камне?

Пристыженная, я вынуждена была ответить «нет». Я ведь, в конце концов, в этих местах всего-то всю жизнь прожила, верно?

— Ее просто так прозвали. Увидишь почему. На самом деле она названа в честь святой Екатерины Сиенской.

— Ее я тоже не знаю, — призналась я. — Значит, ты тащишь меня в церковь. Это все был такой долгий и коварный план, да?

Я почти заставила Бьянку рассмеяться. Она велела мне не беспокоиться — внутрь нам заходить не придется. Часовня будет лишь отправной точкой. Прогулка в горах, помнишь? На самом деле мы отправимся дальше, к месту, где они с Греггом однажды устроили пикник вскоре после того, как Бьянка узнала о своей беременности.

А пока что я должна была узнать: откуда такой интерес к Броди Бакстеру?

— Я сама это плохо помню, — ответила Бьянка, — но мама рассказывала, как я боялась бассейнов, но любила пруды. И ручьи. Заводи. Озера. И когда однажды мы поехали к океану, он мне тоже нравился, но только до тех пор, пока я не попробовала его на вкус и не сказала, что от соли мне больно, что в воде ее быть не должно. Что это яд.

Некоторые дети ненавидят обувь. А некоторые — соль и хлор. Вот, значит, какие у нее были детские причуды. Но расспросив подробнее, я выяснила, что Бьянка пила воду из-под крана и принимала ванну без всяких проблем. Так что, возможно, отвращение у нее вызывала концентрация хлора. Или стены бассейна. Быть может, для нее он был вызывающей клаустрофобию ловушкой.

Но это было любопытно. Обычно, если маленькая девочка боится воды, то не прозрачной, где видно, что никто не подплывает к ней, чтобы схватить. Она должна бояться мутных водоемов с илистым дном, в которых может скрываться что угодно, от кракенов до озерных акул. Но как раз они и были стихией Бьянки.

— Мама говорила, что я бросалась к ним, скидывая одежду на ходу. Запрыгивала и плескалась, такая счастливая, что родителям приходилось выволакивать меня на сушу, когда пора было идти домой. И я при этом всегда плакала. — Бьянка взглянула на меня, чтобы убедиться, что я слушаю, как будто после всего, в чем мы друг другу признались, я все еще могла отвергнуть ее и тем самым уничтожить. — Мама утверждает, что я верещала так, словно отыскала свою настоящую мать и теперь меня с ней разлучали.

Я легко могла представить это зрелище. Легко могла ощутить эту боль.

— Она говорит, что ее тревожило то, как я пыталась плавать. Я сдвигала ноги, прижимала руки к бокам и… — Бьянка отняла руку от руля и изобразила извивающееся движение. — Там, где было достаточно мелко, я вот так лежала на дне. У нее фотографии есть. Мама говорит, что я была счастливее всего, когда это делала. И что я спрашивала, когда у меня вырастут ласты.

Казалось, что, глядя сквозь лобовое стекло на мир, несущийся нам навстречу со скоростью семьдесят миль в час, Бьянка на самом деле его не видит.

— Ох эта Бьянка, — проговорила она с акцентом, которого я от нее прежде не слышала. — Такое loco[6] воображение.

Как же легко нанести эту рану своей дочери. Ха-ха, очень мило. А теперь давай-ка повзрослей и выкинь из головы все эти дурные идеи, а то другие детки не будут с тобой водиться.

— Этот образ того, как все должно