Очень личная история. Опыт преодоления - Оксана Евгеньевна Даровская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
(В этот момент к нам заглядывает Тёма и сообщает: «Ребёнок загипнотизирован телевизором». – «Прекрасно, – отвечает Ольга Витальевна, – посиди ещё немножко с загипнотизированным ребёнком, продолжай его гипнотизировать». Тёма, вздохнув, вновь отправляется к Жоре.)
Ольга Витальевна продолжает:
– У меня оба родителя умерли от онкологии. Я когда ждала Тёмочку, у меня умирала мама.
– Как вы всё это выдержали?
– А у тебя просто нет вариантов. Мама меня очень любила; когда ей поставили диагноз, я знала, что, если буду ждать ребёнка, мама меня не сдаст, соберётся с силами, с духом, не оставит меня. Вообще, всё это странная история. У меня ведь физиологическое бесплодие – такой диагноз поставила официальная медицина. По их диагнозу я не могу иметь детей, но раз в одиннадцать лет они у меня случаются. Когда мама заболела, я бегала по храмам, молилась за маму и чтобы у меня был ребёнок. И вот родился Тёма. А если вернуться к МРТ, то опухоль уже с кулак была – огромная. А дальше… я же не могу орать и биться в истерике: вот сидит, смотрит на меня Тёма, в животе ещё один ребёнок, которому шесть месяцев, у входа в медицинский центр нас ждёт мой муж… Он хоть и не Тёмин папа, но, видимо, у меня с лицом что-то было не так, когда мы с Тёмой вышли из центра и я сказала: «Саша, бегом собираем вещи». И нас по скорой госпитализировали. И знаете, нельзя бояться. Если ты в себя панику впустишь, то всё. Нужно собраться и начать действовать. Сначала нас хотели в Тушинскую больницу госпитализировать, но я настояла, чтобы скорая нас в Морозовскую отвезла в отделение неврологии. Я до сих пор помню глаза мужа, когда закрываются двери скорой и мы трогаемся.
И началась просто другая жизнь. На тот момент дочь была студенткой дневного отделения, у неё годовалый ребёнок, зять – её ровесник, гражданин Украины, который сидит с ребёнком, не работает, в животе у меня Георгий, на руках Тёма, но надо идти и жить дальше. И работу бросать нельзя. В тот вечер, когда нас отвезли в Морозовскую, я ни с кем разговаривать не могла. Позвонила только Тёминому папе и Ясе, старшей дочке, сказала, что у Тёмы опухоль головного мозга. Дальше – на всё воля Божья и решительность родителей. Я написала всем, кого я знаю, есть ли у них хоть какие-то связи. Тёмин папа, мой бывший муж, приложил огромные усилия, чтобы найти хирурга. Мы нашли через сутки врача в клинике Бурденко, Кадырова Шавката Умидовича. Я по гроб жизни ему благодарна. Тёму отвезли в Морозовскую в понедельник 7 апреля. В пятницу 11 апреля я разговариваю с Шавкатом Умидовичем во второй хирургии Бурденко: «Мы будем очень благодарны…», а он: «Мы не про это говорим, мы вначале спасём ребёнка». В ту же пятницу мы перевезли Тёму из Морозовской в Бурденко, сделали ему МРТ, взяли кровь; 14 апреля 2014-го ему сделали операцию по удалению медуллобластомы.
Тёме было десять лет. На операцию уехал жизнерадостный, танцующий, пишущий сказки, поющий, рисующий картины ребёнок, а из операционной выехал ребёнок-овощ. Мы с мужем во время операции поехали в церковь к Матроне. Тёмин отец намеренно мне сказал, что операция будет идти шесть-семь часов, чтобы я не сходила с ума. На самом деле она шла четыре часа. Он позвонил, когда всё закончилось. Удаление произошло полное, всю опухоль удалось убрать. Перед операцией нас предупредили, что после неё у ребёнка может быть мутизм. По словам Шавката Умидовича, чем более развита эмоциональная сфера ребёнка, тем больше вероятность мутизма. Ребёнку бывает так страшно, что он уходит внутрь себя и не хочет возвращаться в мир, где так больно, ужасно, где всё не так. А дальше я нахожусь с ним в реанимации. В реанимации тоже очень плотно, две кровати, две раскладушки для мам. Тёма только раз улыбнулся, когда проснулся. Потом началась пасхальная неделя, а он всё не приходит в себя. В одно утро я просыпаюсь, вижу Тёму, что он меня тоже видит. Я ему говорю: «Христос воскресе!» А он вдруг отвечает: «Воистину воскресе!» А дальше две недели он просто кричит. Этот его секундный воскресный выход из тяжёлого состояния был чудом. Дальше он не разговаривает, он только кричит. Он не садится, не переворачивается, а это значит – памперсы, что его на руках нужно носить. Приезжают мой муж, моя дочь, мы читаем Тёме про муми-троллей, его любимую книжку «Мумидол». Он продолжает быть не в себе, очень тяжело переносит перевязки, страшно кричит. Три недели нас не выписывают, потому что он не приходит в себя. Нужно сажать, нужно пытаться с ним ходить, я стараюсь его перегружать с кровати на стул. Знаете, меня убило в послеоперационном отделении Бурденко отношение большинства медсестёр. «Мамки, чего лежим, встаём!» – голосами как в концлагере. Это был такой шок, потому что сказать, что мамы там беззащитные, это ничего не сказать. Отношение со стороны многих медсестёр просто садистское. Из всех буквально две медсестры разговаривали и сочувствовали. Врачи там другие. Спасибо, конечно, что тебя не выгоняют, ты можешь выхаживать своего ребёнка, там раскладушки для мам, которые утром собираются, но присесть или прилечь на кровать нельзя. Ты должен сидеть, ты не можешь ни на минуту прилечь. Больше всего на свете там хочется спать. Хотя