Гьяк - Димосфенис Папамаркос

Так я и начал, значится, ходил по очереди по всем кофейням и расспрашивал. Аргирис Дедес, говорил я, из такого-то села, лет шестидесяти. Может, знаете его? Я, может, все их тогда и обошел, но результату никакого. Ну, пиши пропало, говорю себе, что ж я своим-то скажу, они уж так-то расстроятся, ежели узнают, каковы мои делишки. Оказался я как-то раз в одном заведении, оно называлось «Гиона», зашел туда, дай, думаю, здесь тоже спрошу, кто знает, может, хоть здесь его застану, никогда же наперед не знаешь. Хозяином там был один мужик из Амфиссы, я ему говорю, так, мол, и так, ищу я некоего Аргириса Дедеса. Он вот так вот смотрит на меня хорошенько да и говорит мне: парень, а каков он из себя-то, этот Аргирис, которого ты ищешь? Фотокарточка у тебя имеется? Я ему отвечаю, что я сам-то его в глаза не видел, но вот же, должон он быть вот такой-то и сякой-то, не очень еще старый и высокий. Подумал он немного да и говорит мне: есть у меня один, кто на ум пришел, но точно я тебе сказать не могу, потому как и от тебя тоже мало помощи. Но ежели хочешь, заходи в другой раз в воскресенье вечером, когда он сюда приходит, сам и посмотришь, сам и расспросишь его.

Я правда так и сделал, пришел, снова к нему подошел, он мне и говорит: вон про этого, у окна, я тебе говорил, давай, иди к нему, поспрашивай, желаю удачи! Гляжу я, а он как раз такой, как я ожидал, сутулый, одежда на нем мешком болтается, а голова у него совсем белая, как хлопок. Подошел я к нему, говорю: дядя, а тебя случайно не Аргирис Дедес звать? Он, как меня услышал, подскочил вот так вот немного, обернулся и так на меня посмотрел, что, богом клянусь, страшно мне стало. Он напомнил мне одного пса, который был у нас в овчарне, Контилис, так тот был просто дикий зверь. Был он, видишь ли, светлой такой масти, ну, совершенно белый, как это говорится, и вот такая шерсть у него была длинная, и вся кольцами, кольцами вилась, так что когда он на пузе лежал, его от ягненка не отличить было, потому как он морду свою в лапы прятал, а лапы тоже подгибал, так что когти и подушечки были спрятаны, и даже если рядом с ним лечь, все равно и сказать нельзя было, что это собака. Но ежели он слышал что-то тревожное, тогда он голову поднимал, чтобы приглядеться, и показывалась его шея, ошейник с шипами, так что видно было, что это собака на самом деле, и горе тому, на кого он кидался, если нас рядом с ним в тот момент не оказывалось. Так и этот, точь-в-точь, как только он немного тело свое приподнял, он как будто в размерах вырос вот прям там-то, на моих глазах. Горделивый такой, словно из камня его вырезали, а ручищи – словно из крученой проволоки.

Я чуть было совсем там не растерялся, мне хотелось развернуться да и дать стрекача, но я сглотнул разок и говорю ему еще раз скороговоркой: не ты ли будешь Аргирисом Дедесом, дядя? У него лоб сморщился, будто щас залает, и он говорит мне: чего тебе надо? Я говорю ему, так, мол, и так, оттуда-то я приехал, таких-то я сам буду и так далее. Ну и что? – говорит тот в ответ. И чего тебе надо-то? Я стушевался. Говорю, я Ангелоса сын, Паисоса. Он мне сказал, чтобы, как приеду, разыскал тебя. И твои брат с сестрой, Христофорос и Деспо, те тоже привет тебе передают. Отцу своему скажи, что врун он. Мы никогда с ним дружбы не водили. Ну-ка давай, вали отсюдова, и меня в покое оставь, да и сам времени больше не теряй даром. Меня пробил ледяной пот. Мне-то совсем по-другому о нем рассказывали, я другого и ожидал, а оно вон как обернулось. И вот подумай-ка, я столько времени его искал, и все без толку. Но что мне делать-то было? Разве у меня выбор был? Ладно, дядя Аргирис, говорю ему, я уйду и больше уж тебя не буду беспокоить. Жаль только, потому как мать моя мне говорила, что был ты парень хоть куда, таких в селе больше и не сыскать, но ты вот, и земляка прогоняешь. Совсем душа твоя почернела. Как только я это сказал, он как вскочит, да как схватит меня за руку, да как сожмет, будто клещами. Что ты сказал? – спрашивает. Ну-ка повтори, попробуй, так тебя отсюда в деревянной кровати вынесут. Уж не знаю, где я смелости набрался да дерзнул ему слово в ответ сказать, бог знает. Говорю ему: ты ни своих, ни чужих не уважаешь. Я так рад был тебя отыскать, но ежели б я знал наперед, я б и утруждать себя не стал, никто бы из нас и не расстроился. Видать, мать моя о ком-то другом говорила. Эй, а кто твоя мать, спрашивает. Лиена, Доскориса дочь, но какой уж в том толк? Он как только это услышал, так сразу успокоился, словно этот бесноватый, которого Христос исцелил. Ага, вот те крест. Садись, говорит мне. Раз уж ты сын Лиены, садись, и вот так вот берет меня и рукой, а он все еще держал меня, сажает на стул, ровно как детей малых усаживают.

Спросил меня, что я пить буду, я гляжу – сам он коньяк пьет, говорю, и мне того же, он заказал мне, а пока его несли, зажег сигарету и смотрит мне прямо в глаза. Тогда-то я и заметил, что у него шрам был от виска до нижней челюсти, сверху вниз. Тот увидел, что я его рассматриваю, да и повернулся ко мне другой щекой. Ну, думаю, стесняется он, думает, что это его портит. Как только официант пришел и принес мне коньяк, я сделал такое движение, ну, чтоб чокнуться. Улыбнулся, мол, за встречу, говорю. А он сидит – не шелохнется. Ох, с каким же это я человеком связался? Говорю я про себя, потерпи немножко, ты ж не знаешь, как чужбина иной раз людей меняет. Можно разучиться радоваться.

Пили мы, значится, молча, а я все ждал, когда он разговор заведет. Но все напрасно. Он только смотрел на меня, словно взвешивал скотину на базаре, да