Дневник обезьянки (1957-1982) - Джейн Биркин

Неосвещенная лестница немилосердно скрипела. Пока мы шли, я думала о том, сколько проституток в данный момент обслуживают клиентов в других номерах. Мы поднялись на два этажа и свернули по коридору направо. Портье отпер дверь номера, в последний раз покосился на меня – белокурую жертву мужской похоти – и удалился.

Внутри обстановка была совершенно невообразимой. Грязно-серые стены, яркая лампа прямо над кроватью и «романтический» зелено-розовый букет искусственных цветов, накрытый сеткой и густо покрытый пылью. Люсьен взял букет и подвесил его к голой лампочке над кроватью, чтобы свет не так бил в глаза. Никогда не забуду рисунок на потолке, похожий на criss-cross[93], и то, как он качался, вызывая головокружение.

«Сыграй проститутку», – сказал он. Я сняла черные чулки и пояс. В комнате, вот ужас, не было ничего, кроме двуспальной кровати и биде, – ни телевизора, ни чего-нибудь еще, даже раковины, чтобы вымыть руки, – только биде для мытья «там», чудовищно грязное и с подтекающим краном; в тишине раздавалось его настойчивое «кап-кап-кап». Но я ведь сама захотела изобразить из себя шлюху. Поэтому я легла на кровать. Постель была сырой. Раньше мне никогда не приходилось ложиться в такую сырую постель – полагаю, поваляйся в ней с полчаса, и воспаление легких тебе обеспечено. Я постаралась принять сексуальный вид, гоня от себя мысли о клопах. Легла я прямо на покрывало, опасаясь обнаружить на простынях черные точки, как в фильме «Угловая комната». Я повернулась на бок, изображая женщину-вамп. Люсьен лег рядом, и в тот самый момент, когда нам почти удалось забыть о том, где мы находимся, в дверь постучали и чей-то голос крикнул: «Откройте!»

Oh Christ! Я решила, что нас пришли арестовывать: не могла вспомнить, является ли посещение борделя нарушением закона. Я с головой нырнула под покрывало – черт с ними, с клопами, – и оказалась в душной темноте. За пару минут до того Люсьен выключил свет, чтобы не видеть биде.

– Открой дверь! – снова потребовал голос.

– Не открою! – ответил Люсьен. – Я заплатил свои семь франков.

На мой взгляд, это был очень грубый и вполне профессиональный ответ. Я почувствовала себя сексуальной рабыней. Мы услышали, как шаги удаляются по коридору. Мы снова остались одни.

В окна проникал неверный уличный свет, и вся атмосфера этой комнаты, имеющей единственное предназначение, вдруг показалась мне одновременно гнусной и эротичной. Мы вернулись друг к другу, и я, как мне представляется, понемногу начала входить в роль проститутки, когда в дверь снова задубасили. Я была на грани истерики. Люсьена сотрясала дрожь.

– Вали отсюда! – злобно крикнул он.

– Открывай давай! – прорычал голос за дверью.

До нас донеслись другие голоса. Их там было несколько человек. «Открывай, не то выломаем дверь!» – пригрозил первый голос.

Мы молча ждали, что будет дальше.

– Открывай, тебе говорят!

Мы не шелохнулись.

– Одевайся, – наконец шепнул мне Люсьен, встал с постели и потянулся за брюками, но в этот миг раздался треск и сорванная с петель дверь упала в комнату. Вместе с ней ворвались четверо мужчин. Люсьен закричал, испугавшись, что меня сейчас изнасилуют и похитят. Он ничего не мог поделать, потому что был зажат упавшей дверью.

– Не давай им до тебя дотронуться! – заорал он. – Лупи их ногами!

Полагаю, это было то еще зрелище: я, голая, если не считать пояса и черных чулок, пытаюсь забиться под кровать.

Передо мной возник главарь.

– С тобой все в порядке, малявка? – обеспокоенно спросил он.

– Да, – пролепетала я, прикрываясь простыней.

– Вас не затруднит убраться вон и дать нам одеться? – дрожащим голосом спросил голый Люсьен.

Они не хотели убираться вон. Мне пришлось искать свои трусы на глазах четверых мужиков, явно смущенных происходящим. Мы очень торопились. Болвану, который их привел, явно не верилось, что со мной не случилось ничего страшного. Он выглядел чуть ли не расстроенным из-за того, что в комнате не оказалось следов крови и выпущенных кишок. Ломая руки, он объяснил, что всю жизнь бьется за добрую репутацию своего заведения и еще одно убийство ему ни к чему.

– Убийство? – чуть слышно пробормотала я.

Как выяснилось, неделю назад здесь, в номере напротив, действительно произошло кровавое убийство. Вспоминая об этом, портье до сих пор не мог прийти в себя. Он рассказал, что я так кричала, что переполошила весь бар на первом этаже, поэтому он счел необходимым вмешаться.

– Но я его люблю, поймите, – сказала я.

– И вы меня поймите, – ответил он. – Я как увидел, что вы такая маленькая, так и перепугался.

Нас вытолкали на полутемную лестницу и проводили до самого выхода. Удивленные арабы провожали взглядами единственную, надо думать, парочку, которую выставили отсюда вон за настоящую, а не фальшивую страсть.

Мы дошли до стоянки такси и вернулись в свой шикарный отель, где можно заниматься чем заблагорассудится.

[94]

* * *

Когда мы только познакомились с Сержем, он жил у своих родителей, на авеню Бюжо. Я пришла к нему, когда он давал интервью, в котором не отказал себе в удовольствии представить собственную версию разрыва с Бардо – вариация на тему знаменитой песни «Я тебя люблю… Я тебя тоже нет». Я жутко стеснялась и не выпускала руки из японской коробки печенья. Серж, воодушевленный успехом песни, не обращал на меня внимания и во все глаза смотрел на Лоранс – очень красивую жену актера Ива Лефевра, который и брал у него интервью. Она полулежала на кушетке, безупречно, как все француженки, одетая: довольно длинная юбка из шотландки, белые чулки, туфельки с золотыми цепочками, шарфик от «Эрме», повязанный на ручке сумочки от «Шанель», бархатная полоска вокруг головы… Она воплощала собой идеал парижской экзотики, и я видела, что Серж находит ее восхитительной. Немного позже, когда я распевала что-то в ванной, Серж вдруг спросил меня: «А ты не хочешь спеть со мной “Я тебя люблю… Я тебя тоже нет”?» – «Конечно хочу», – ответила я, во-первых, потому, что считала эту песню очень красивой, а во-вторых, потому, что мне категорически не нравилась мысль о том, что он будет сидеть в тесной кабине звукозаписи с такой секс-бомбой, как Мирей Дарк. Он сыграл мне мелодию на фортепиано, и после этого я больше не желала слушать оригинальную версию песни, настолько страстно это звучало. Разумеется, я пела на октаву выше, и Серж решил, что это потрясающе, – нечто вроде детского голоска из церковного хора… В итоге мы поехали в Лондон, в крупную студию звукозаписи «Фонограм», расположенную в районе Мраморной арки. Серж сидел в километре от меня и махал мне руками, чтобы я, поглощенная звуками дыхания, не ошиблась с высокими нотами. Если я ничего не путаю, тогда же я спела прелюдию Шопена «Джейн Б.», которая, разумеется, нравилась мне намного больше, чем «Я тебя люблю… Я тебя тоже нет», поскольку была практически моей визитной карточкой. «Голубые глаза, каштановые волосы» – все это звучало чуть ли не как первая страница моего паспорта. В Париж мы вернулись с записанным диском. Поселились мы в отеле «Отель», в подвале которого был оборудован ресторан, состоявший из нескольких отдельных ниш. Там поздним вечером собиралась на ужин шикарная публика. У них имелся проигрыватель, и Серж поставил «Я тебя люблю… Я тебя тоже нет». Посетители вдруг перестали жевать и замерли с ножами и вилками в руках. Серж шепнул мне: «I think we got a hit record!»[95] Несколько дней спустя мы были в «Фонограме», в кабинете директора мистера Мейерстайна; я сидела на полу со своей корзинкой. Он прослушал «Я тебя люблю… Я тебя тоже нет» и сказал: «Ну вот что, дети мои, я готов отправиться за решетку, но не ради сорокапятки. Возвращайтесь в Лондон и запишите long playing[96]. Мы выпустим ее в целлофане». Мы с Сержем опять поехали в Лондон. Чтобы вышла «Я тебя люблю…», мы спели еще несколько песен, в том числе «69-й, эротичный год». Серж проявил благородство и настоял, чтобы на обложке диска поместили мою фотографию – только мою, – потому что он мечтал сделать из меня звезду. Песня взлетела во всех европейских чартах. Нас проклял папа римский. Серж говорил, что он – «наш лучший пиарщик». И правда, сразу после выхода номера ватиканской газеты L’Osservatore romano пластинка начала продаваться как горячие пирожки. В Южной Америке люди ввозили ее нелегально, в конвертах от дисков Марии Каллас! Би-би-си тоже осудила «Я тебя люблю…», но, поскольку песня вошла в Top Ten и лидировала во всех британских чартах, они были вынуждены ее транслировать, пусть и в оркестровой версии. Песню перепели Бурвиль и Жаклин Майан. Мы присутствовали на записи, и Серж сказал, что получилось шикарно. А в прошлом году Guardian назвала «Я тебя люблю… Я тебя тоже нет» самой сексуальной песней в мире. Я ставила пластинку своим родителям, но каждый раз, когда доходило до моих вздохов, поднимала иглу проигрывателя. Слов они не понимали, а мелодия им понравилась. Но потом приехал мой брат и проиграл им пластинку целиком. Родители повели себя мужественно. Отец защищал меня перед своими друзьями из адмиралтейства, а мама продолжала утверждать, что это самая красивая в мире мелодия.