Машина бытия - Фрэнк Герберт

– Измените цвет флоутера, – сказал Никки. – Уберите оранжевую краску.

– Зачем?

– Потому что именно поэтому они идентифицируют аэростат как угрозу.

– Я не стану спрашивать, как ты до этого додумался, – сказал Рут. – Не думаю, что у меня есть время разбираться в форме каждого вопроса. – В его голосе отчетливо звучала расчетливая насмешка, но Никки проигнорировал ее. Это была часть игры Рута. Он играл по таким правилам.

«Для начала надо выучить язык Рута, – подумал Никки. Он еще раз напрягся: где он слышал этот мужской голос? Он никак не мог этого понять. – Почему я не могу вспомнить?»

– Следующий вылет запланирован на рассвете, – сказала Там и посмотрела на Рута. – Ты хочешь сказать, что готов перекрасить флоутер?

– Конечно! Никки прав. Именно для этого мы и взяли его сюда.

Она посмотрела на часы, укрепленные на консоли.

– Но рассвет…

– Техники будут работать всю ночь, – сказал Рут. – Помоги Никки вернуться в комнату. У него был сегодня трудный день.

В словах Рута не было заботы, но лишь решение. Никки сделал то, что от него требовалось, а теперь он только мешает.

Там тоже почувствовала это. Первое, что она сказала, когда они вошли в комнату Никки, было:

– Не обижайся на Тома. Единственное, ради чего он живет, – это проект.

«Теперь он снова стал Томом, – подумал Никки. – Но в глаза она его так никогда не называет».

Он сел на кровать, откинулся на стену и закрыл глаза. Как же хороша эта кровать. Звонкий щелчок заставил его открыть глаза. Там выдвинула из стены складной стул и села напротив Никки. Их колени почти соприкасались.

– До рассвета уже недолго, – сказал он.

Она тряхнула головой, как будто его слова были докучливыми насекомыми, от которых следовало просто отмахнуться.

– Дай я посмотрю твои руки.

Он протянул к ней руки, и она осмотрела кожу под наклейкой.

– Заживление достаточное. Надо снять наклейку.

Он кивнул.

Она аккуратно сняла пластырь. Какие мягкие у нее движения, как нежно и осмотрительно она это делает. Его приятно удивило ее напряженное внимание.

– Твоя мать, – заговорила она, не поднимая головы от пластыря. – Я просмотрела ее архив, пока ты был без сознания.

«Почему мне вдруг стало холодно?» – подумал он.

Она посмотрела на него, потом снова занялась наклейкой. От рук исходил слабый запах лечебных мазей.

– Почему твоим учителем на Корабле, когда ты был маленьким, стала твоя мать?

– Она попросила об этом Корабль, и Он дал согласие.

– Чему она тебя учила?

– Многим вещам. Например, тому, как очищать свои ум и сознание. Ум плохо работает, если сознание захламлено и находится в смятении. Его заклинивает… его пожирают вопросы и отвлечения.

Она бросила последний кусок пластыря в мусоропровод, но продолжала держать его за руки.

– Как же ты очищаешь сознание?

– Я выбрасываю из него все вещи, одну за другой, а потом сосредотачиваюсь на последней, затем отбрасываю и ее и начинаю думать о пустоте, которая после этого остается. Таким образом, я не измышляю себе вещи, я их просто знаю.

– Ты хочешь сказать, что после всех твоих вопросов, после анализа наших данных, всей информации ты опираешься исключительно на интуицию?

Он улыбнулся ее очевидному удивлению. Какие теплые и ласковые у нее руки, как истинны ее любовь и забота!

– Не совсем так. Я просто даю своему подсознанию принимать участие в принятии решений. Факты, записи, книги – все они служат естественным источником обучения.

– Но есть и множество малозаметных, скрытых данных, которые мы получаем на входе.

– Эти данные бомбардируют нас непрерывно, но мы по большей части их игнорируем, отфильтровываем.

– Как говорит Том, «мыслящее существо выбирает, на что ему смотреть».

– Это сказал Рут, а не Том, – возразил Никки.

– Что? – Она резко отдернула руки, словно Никки причинил ей боль.

– Он сказал это во флоутере. Там он Рут. Вы никогда не называете его Томом в глаза.

Она приложила руку к щеке. Кожа осталась белой и прозрачной, кровоток в месте давления не изменился.

– В самом деле? Интересно, почему я это делаю?

– Потому что он у вас одновременно находится в двух хранилищах – в сознательном и бессознательном.

Она внимательно посмотрела ему в глаза:

– Ты так легко это делаешь. Этому тебя научила мать?

– Корабль и мать.

– Кто-нибудь еще может так, как ты?

– Это способны делать почти все, но на самом деле не делает почти никто.

– Ты научишь меня?

– Этому невозможно научить, этому человек может научиться только сам.

– Но твоя мать…

– Она часто говорила мне об этом, и ее рассказы были чудесными. Она задавала мне упражнения на мышление, чтобы я развлекался ими, и это было очень похоже на игру, в которую я играл с Кораблем.

– Ты задавал вопросы, а она отвечала?

– Иногда она предлагала мне вопросы. Если я принимал вопрос и задавал его, то она могла не отвечать. Когда же она отвечала, то это было или «да», или «нет», или молчание.

– Молчание тоже считалось ответом?

– Иногда. Иногда же она могла ответить вопросом на вопрос. Если даже она что-то высказывала, это могло и не считаться ответом.

Она откинулась на спинку стула, обдумывая услышанное, закрыв глаза и расслабившись.

Никки не двигался, молча наблюдая за Там.

Там прислушалась к медленному ритму дыхания Никки. Она одну за другой расслабила все мышцы и почувствовала, как ее покидает напряжение, как перестают ныть руки и ноги. Ее дыхание мало-помалу совпало по ритму с дыханием Никки. Ей становилось все легче и легче; постепенно уходило все. Тело, воспоминания, потом рассыпалась мысль и о себе, и она, освобожденная от груза, поплыла по длинному коридору в теплых волнах, а в конце коридора виднелось ярко-красное пятно, и это был новый цвет, цвет Арго.

– Я вижу, – прошептала она, и все мысли о себе окончательно испарились из ее сознания.

– Там! Там?

Она пришла в себя от его голоса – тихого, но настойчивого, и от ощущения его руки на своем плече.

– Я не хотел вас будить, но, если мы на рассвете отправимся к цветам…

Она потянулась и вдруг заметила в его взгляде восхищение. Он восхищался ею как женщиной. Красивой женщиной. Она потянулась еще сильнее.