Все, чего я не сказала - Селеста Инг

А спустя несколько дней началось чудесное развлечение – по крайней мере, для Нэта. Как-то утром он включил телевизор, но мультиков там не показывали. Показывали Уолтера Кронкайта[20] за столом, невозмутимого, будто зачитывает вечерние новости – но еще восьми утра не было, а стол его стоял на улице, на мысе Кеннеди, и ветер ворошил ему волосы и бумаги на столе. На пусковой площадке позади него замерла ракета; внизу экрана тикал обратный отсчет. Запускали «Джемини-9»[21]. Если б Нэт знал такое слово, подумал бы: какой сюр. Ракета взлетела в облаке желто-зеленого дыма, и Нэт уткнулся носом прямо в экран, оставив жирное пятно. Счетчики показывали невероятные числа: семь тысяч миль в час, девять тысяч, десять. Нэт и не знал, что можно летать так высоко.

Все утро он поглощал новости, смаковал термины, точно изысканные конфеты: «стыковка», «траектория». Лидия свернулась клубком на диване и уснула, а Нэт до вечера твердил: «Джемини», «Джемини». «ДЖЕМ-и-ни». Как заклинание. Ракета давно растворилась в синеве, а камера все смотрела в небо, на бледнеющий белый плюмаж. Впервые за месяц Нэт ненадолго забыл про маму. С такой высоты – восемьдесят пять миль, девяносто, девяносто пять, сообщал счетчик, – на земле вообще ничего не разглядишь. Пропавшие матери, равнодушные отцы, насмехающиеся пацаны – все съеживается до крохотной точки и исчезает. На такой высоте – вообще ничего, кроме звезд.

Следующие полтора дня, невзирая на сетования Лидии, Нэт отказывался переключать телик на повторы «Я люблю Люси» или «Отец знает лучше»[22]. Астронавтов Тома Стэффорда и Джина Сернана он стал звать по именам, как друзей. Когда впер вые включили трансляцию, Лидия услышала только сиплую искаженную ерунду, будто голоса пропустили сквозь мясорубку. А вот Нэт без труда разобрал, как Джин тихонько ахнул: «Ух, какая тут красота». Телетрансляцию с орбиты НАСА не вело, каналы передавали симуляцию: актер на тросах, декорации павильона в Миссури. Но когда фигура в скафандре выкарабкалась из капсулы и изящно, легко поплыла вверх – ногами к небу, не связанная ничем, – Нэт забыл, что это понарошку. Он все забыл. Забыл дышать.

За обедом, жуя сэндвичи с арахисовым маслом, Нэт сказал:

– А астронавты едят креветочный коктейль, и тушеную говядину, и ананасовый пирог.

За ужином Нэт сказал:

– Джин – самый молодой из всех, кто выходил в открытый космос, и у них будет самый долгий выход.

Утром, когда отец поливал хлопья молоком, Нэт, который от волнения не мог есть, сказал:

– Астронавты надевают железные штаны, чтобы защищать ноги от выхлопа из сопел[23].

Джеймс, которому должны были бы нравиться астронавты, – в конце концов, кто они, если не со временные ковбои, штурмующие новейший фронтир? – ничего этого не знал. Плутая в раздумьях, у сердца нося порванную записку Мэрилин, на манию сына он смотрел через другой конец телескопа. Астронавты в далеком небе – всего лишь песчинки. Два человечка в консервной банке ковыряют гайки и болты, пока на земле люди исчезают, даже умирают, а другие люди каждый день еле-еле доживают до вечера. Это так легковесно, так несуразно: переодетые актеры, подвешенные на тросах, прикидываются храбрецами. Пляшут, задрав ноги выше головы. Нэт, безмятежно улыбаясь, с утра до ночи зачарованно пялился в экран, а у Джеймса в пищеводе жарко вспыхивало негодование.

Вечером в воскресенье Нэт сказал:

– Пап, представляешь – люди могут долететь почти до Луны и все равно вернуться. – И Джеймс закатил ему пощечину, от которой Нэт аж зубами лязгнул.

– Прекрати нести чушь, – сказал Джеймс. – Как ты можешь, у нас же…

Он никогда не бил Нэта и больше никогда не ударит. Но что-то между ними уже треснуло. Нэт, зажимая щеку, бросился из комнаты, Лидия за ним, а Джеймс, оставшись в одиночестве вспоминать потрясенные краснеющие глаза сына, лягнул телевизор, и тот грохнулся на пол, взорвался стеклом и искрами. В понедельник Джеймс специально отвез детей в универмаг «Декерз» за новым теликом, но впредь, думая про астронавтов и космос, будет вздрагивать и шарахаться, будто защищая глаза от осколков.

Нэт зато достал «Энциклопедию Британнику» и принялся читать. «Гравитация». «Ракета». «Двигатель». Искал в газетах статьи об астронавтах, о следующем полете. Украдкой вырезал их и складывал в папку, перечитывал, среди ночи просыпаясь от снов о маме. Спрятавшись под одеялом, вытаскивал фонарик из-под подушки и просматривал статьи по порядку, запоминал подробности. Выучил названия всех запусков: «Свобода», «Аврора», «Сигма». Повторял имена астронавтов: Карпентер. Купер. Гриссом. Гленн. Добравшись до конца списка, мог заснуть опять.

Лидию ничто не отвлекало от дыры, повторяющей контуры матери, и пока Нэта занимали стыковочные узлы, приводнения и апогеи, Лидия стала кое-что замечать: без мамы дом пахнет иначе. Один раз заметив, чуяла постоянно. Ночами Лидия смотрела ужасные сны: по ней ползали пауки, ее связали и бросили к змеям, она тонет в чайной чашке. Временами, просыпаясь в темноте, она слышала, как внизу скрипят диванные пружины: отец поворачивается на другой бок раз, затем другой. В такие ночи она больше не засыпала, и дни загустевали липким сиропом.

О маме напоминало лишь одно – большая красная поваренная книга. Отец запирался в кабинете, Нэт утыкался в энциклопедию, а Лидия спускалась в кухню и стаскивала книгу с кухонной столешницы. В пять лет Лидия уже немножко умела читать – хотя гораздо хуже Нэта – и декламировала названия рецептов. Торт «Шоколадная радость». Оливковый мясной рулет. Луковый диетический соус. Всякий раз, когда Лидия открывала книгу, женщина на обложке чуточку больше походила на маму: улыбка, отложной воротничок, взгляд – не прямо тебе в глаза, а через плечо, самую малость мимо. Вернувшись из Вирджинии, мама читала эту книгу постоянно: днем, когда Лидия приходила из подготовительной школы; вечером, когда Лидия отправлялась в постель. Иногда по утрам книга так и лежала на столе, будто мама читала всю ночь. Ясно, что эта книга – мамина любимая, и Лидия листала ее с упоением правоверного, открывшего Библию.