Все, чего я не сказала - Селеста Инг

Мэрилин открывает было рот, но захлопывает, ни слова не сказав.

Полицейские переглядываются. Потом тот, что помоложе, говорит:

– Мы бы хотели задать пару вопросов Нейтану, если можно. Наедине.

К Нэту оборачиваются пять лиц, и щеки у него вспыхивают.

– Мне?

– Кое-что уточнить, – поясняет Фиск, кладя руку ему на плечо. – Давай, может, выйдем на веранду?

На веранде Фиск закрывает парадную дверь, Нэт прислоняется к перилам. Под ладонями краска лупится, ошметки мотыльками оседают на пол. Нэт и сам мучился – не позвонить ли в полицию, не рассказать ли про Джека, про то, что, похоже, это Джек в ответе. Живи они в другом городе, в другое время, полиция, наверное, уже разделяла бы Нэтовы подозрения. Или будь сама Лидия другой – какой-нибудь Шелли Брайерли, Пэм Сондерс, Карен Адлер, нормальной, понятной девчонкой. Полиция пригляделась бы к Джеку повнимательнее, сложила бы цельную историю из многолетних мелких жалоб – из учительских сетований на разрисованные парты и дерзости, из негодования других братьев, с чьими сестрами вольничал Джек. Полиция прислушалась бы к Нэту – после школы, всю весну, каждый день – и пришла бы к схожим выводам. Девушка и парень, столько времени вместе, наедине – не так уж трудно понять, отчего Нэт глядит на Джека волком. Как и Нэт, полиция сообразила бы, что каждое слово, каждый поступок Джека подозрительны.

Но увы. Это усложняет сюжет, а сюжет – который излагают учителя и однокашники – прозрачнее некуда. Тихая девочка, друзей нет. В последнее время учеба просела. И, будем уж честны, вся семейка странная. Ни с кем не дружат, полон дом каких-то недотеп. Все это сияет так ярко, что Джек отступает в тень. Такая девушка – и такой парень, который заполучил бы (и получает) любую, кого захочет? Да им и нафантазировать не удастся того, что Нэт знает за истинную правду, а того, что он нафантазировал, – и подавно. Своим подчиненным Фиск нередко говорит: «Если цокают копыта – жди скорее лошадей, чем зебр». А у Нэта, скажут они, просто-напросто истерика. Повсюду зебры мерещатся. Глядя полицейским в лицо, Нэт понимает, что упоминать Джека без толку: они уже решили, кто виноват.

Фиск тоже прислоняется к перилам.

– Мы просто хотели поболтать с глазу на глаз, Нейтан. Может, ты вспомнил что-нибудь? Иногда братьям-сестрам известно друг о друге всякое, а родители и знать не знают, понимаешь?

Нэт пытается выдавить какое-никакое «да», но не получается. Он лишь кивает. Сегодня, вдруг вспоминает он, ему должны были выдать аттестат.

– Лидия часто уходила из дома тайком, одна? – спрашивает Фиск. – Тебе нечего бояться. Тебе ничего не грозит. Просто расскажи, что знаешь.

«Просто» да «просто» – будто просит о крошечной услуге, сделать мимоходом и забыть. Поговори с нами. Выложи нам ее тайны. Расскажи нам всё. Нэта трясет. От полицейских это явно не укрылось.

– Она раньше удирала ночью из дома? – спрашивает полицейский помоложе.

Нэт сглатывает, старается взять себя в руки.

– Нет, – сипло отвечает он. – Никогда, нет.

Полицейские переглядываются. Затем тот, что помоложе, садится на перила рядом с Нэтом – будто пацан перед уроками, к шкафчику прислонился, можно подумать, они тут друзья. Вот, значит, какая у него роль. Прикинуться дружбаном, уломать, разговорить. Ботинки у него начищены до блеска, и в них отражается солнце – мутные пятна света на носах.

– Лидия обычно ладила с родителями? – Полицейский ерзает, и перила скрипят.

Может, деточка, тебе тоже в какой-нибудь клуб вступить? С новыми людьми познакомишься. Не хочешь взять летний курс? Должно быть интересно.

– С родителями? – переспрашивает Нэт и сам еле узнает свой голос. – Конечно, ладила.

– Они при тебе когда-нибудь ее били?

– Били?

Лидию? Да с нее пылинки сдували, ее холили и лелеяли, Лидию – прекраснейший из цветочков. Лидию, о которой мать думала непрестанно и, даже читая, загибала углы, показать дочери статью – Лидии должно понравиться? Лидию, которую отец, приходя с работы, целовал первой?

– Они бы никогда не ударили Лидию. Они ее обожали.

– Она не говорила, что хочет нанести себе вред?

Перила расплываются. Нэт в силах только головой потрясти. Решительно. Нет. Нет. Нет.

– Как тебе показалось, она была расстроена накануне вечером?

Нэт задумывается. Он хотел рассказать ей про колледж, про густо-зеленую листву против темно-красного кирпича, про то, как там будет клево. Как впервые в жизни он стоял во весь рост, как с этого нового ракурса весь мир виделся ему шире, больше, ярче. Но Лидия за ужином ни звука не проронила, а потом сбежала к себе. Нэт подумал, она устала. Подумал: «Завтра расскажу».

И тут, к своему ужасу, он плачет, и мокрые неопрятные слезы текут по носу и капают за ворот.

Полицейские отворачиваются, Фиск закрывает блокнот, выуживает из кармана носовой платок.

– Себе оставь, – говорит он, протягивая его Нэту, разок с силой сжимает ему плечо, а затем полицейские уходят.

В кухне Мэрилин осведомляется у Джеймса:

– Мне что теперь, спрашивать у тебя дозволения заговорить в обществе?

– Я не об этом. – Джеймс облокачивается на стол, руками подпирает лоб. – Но нельзя разбрасываться обвинениями. Нельзя поливать грязью полицию.

– А кто поливает? Я просто спросила. – Мэрилин роняет чашку в раковину и включает воду. В стоке буйно набухает мыльная пена. – «Проверяем все версии»? Он и слушать не стал, когда я сказала, что это мог быть кто-то чужой.

– Потому что ты истеришь. Ты один раз услышала новость по радио и теперь выдумываешь. Хватит уже. – Джеймс так и не поднял головы. – Мэрилин, пожалуйста, хватит.

Следует краткая пауза, и Ханна сползает под стол, съеживается, обнимая коленки. Скатерть полумесяцем отбрасывает тень на линолеум. Пока так сидишь, поджав пальцы на ногах, родители не вспомнят, что она тут. Ханна раньше не слышала, чтоб они ругались. Иногда препираются о том, кто забыл завинтить крышечку на зубной пасте или кто оставил свет в кухне на всю ночь, но потом мать сжимает отцовскую руку, а отец целует мать в щеку, и все опять хорошо. На сей раз иначе.

– То есть я просто истеричная домохозяйка? – Голос у Мэрилин холоден и остер, как стальное лезвие, и Ханна под столом перестает дышать. – Так или иначе, кто-то виноват. Если я сама должна выяснять, что с ней случилось, – я буду выяснять сама. – Она трет столешницу полотенцем и швыряет его на пол. – Казалось бы, тебе тоже должно быть интересно. Но ты смотри-ка. «Разумеется, офицер. Спасибо вам, офицер. Большего и требовать нельзя, офицер». – Сток давится мыльной пеной. – У меня, знаешь ли, свои мозги есть. В отличие от некоторых я не пресмыкаюсь перед полицией.

В тумане бешенства Мэрилин не думает, что говорит. Но слово вылетает пулей и застревает у Джеймса в груди. Эти четыре слога – пресмыкаться – взрываются картинами: согбенные кули в остроконечных шляпах, китайцы с косичками сложили ладошки. Покорный прищур. Подобострастные поклоны. Джеймс давно подозревал, что таким его все и видят – и Стэнли Хьюитт, и полицейские, и кассирша в продуктовом. Только вот не думал, что и Мэрилин тоже.