Перст судьбы - Марианна Владимировна Алферова

Лиам судорожно втянул воздух и закашлялся.

В этот миг миракль растворился окончательно.

– Я вспомнил, – прошептал Лиам, с трудом размыкая потрескавшиеся губы.

– Что?

– Лару.

В самом деле вспомнил? Или я отдал брату свою несчастную полудетскую любовь? И этим, кажется, только и вернул его.

Заслышав голос Лиама, матушка с трудом поднялась с кресла и, едва не падая, добралась до кровати. Она бормотала лишь одно слово «жив» и целовала Лиаму руки.

– Душно, – прошептал раненый.

Лекарь со служанками распахнули окна и принялись гнать всех из спальни. Я остался, сделав вид, что это не мне указали на дверь.

– Не злись на Эдуарда, он… – начал я, собираясь напомнить брату о том, как в Доме Хранителей пытались из доброго Эда сделать сурового и жестокого правителя.

– Я сам виноват, – отозвался Лиам и вяло улыбнулся. – Я ведь обещал Эдуарду не свататься к Ларе. Но увидел ее на карнавале и обо всем позабыл.

– Не слышал про ту клятву.

– Никто, кроме нас с Эдом, не знал. Потому он и пришел в ярость. Я нарушил слово… Любовь, она может с нами сделать всё, что угодно.

Я неожиданно рассмеялся: это признание означало, что Лиам, подлинный Лиам, вернулся, ведь он вспомнил то, что я не мог ему подсказать. Созданный мной миракль сберег его тело, моя магическая сила вернула его душу. Я знал, что никому и никогда не расскажу об этом.

Но очень скоро эта тайна покажется мне милым секретом по сравнению с тем ужасом, что мне придется хранить в душе.

* * *

На другой день я принес шахматы и доску и предложил брату сыграть. Он быстро вспомнил правила и даже неплохо провел пару комбинаций, но это была обычная игра, никакого единения с фигурками на доске, как прежде. Две партии Лиам проиграл, одну выиграл.

Когда раненый поднялся на ноги, я стал водить его по замку. Иногда он узнавал комнаты и галереи, иногда даже вспоминал, что там, за гобеленом, спрятана потайная дверь, а наша статуя Судьбы, что украшала библиотеку замка, была парной к той, что стояла в Доме Хранителей. В Домирье считали, что существует две Судьбы, счастливая и горькая, и Рок назначает каждому его Судьбу. Глаза бронзовой Судьбы закрыты – она не ведает, какую дорогу назначает каждому из нас.

– Крон говорил, что магики изменили мир, научившись менять Судьбу человека, – напомнил я.

Лиам погладил руку бронзовой Судьбы, что лежала на бешено вращающемся колесе.

– Да. Они меняют. Но если бы они знали, какая дорога ведет к свету, а какая – к беде. Если бы Судьба могла открыть глаза.

Лиам смотрел в лицо бронзовой богине Домирья, как будто надеялся, что металлические веки дрогнут и мы увидим ее серебряные глаза с агатовыми зрачками, как у тех статуй Домирья, что украшали Дом Хранителей.

– Когда-нибудь мы научимся менять свою Судьбу сами. Каждый из нас. И эта будет самая сильная магия. И ни один Перст Судьбы не сможет указать человеку его путь против его воли.

Я не помню, кто сказал эти слова – я или Лиам. Или мы оба – одновременно.

* * *

С каждым днем силы возвращались к раненому, волосы отрастали, он все больше становился похожим на прежнего Лиама, но только внешне. Он стал заниматься с оружием, движения его обрели уверенность, руки и ноги – прежнюю силу. Однажды вечером я предложил ему устроить небольшой поединок. Мы взяли положенную защиту, учебные мечи и вышли за стены замка – я не хотел, чтобы кто-то увидел наше состязание. После партии в шахматы я опасался, что Лиам утратил свой удивительный дар поединщика. Увы, я не ошибся. Первый же удар, который я нанес, Лиам пропустил. И второй тоже. Я создал пару мираклей и направил на брата, ожидая, что и тут Лиам потерпит фиаско, но он распылил их с такой яростью, что отдача заставила меня болезненно сморщиться и отступить на шаг. Прежде подобной силы в нем не было. В его ударах появилась ярость.

Мой брат стал другим, каким – я не ведал. Могу сказать лишь одно: эмпатия исчезла – передо мной отныне стоял человек в броне.

* * *

На другое утро Лиам уехал в манор Ранулда Толстобокого. Несколько дней мы ожидали, что Лиам с позором будет изгнан назад: временная смерть могла разорвать непрочно связанные нити. Но нет, мой узел устоял под натиском Судьбы и смерти.

Лиам слал нам послания – короткие записки в две или три фразы. Вскрывая письмо, я каждый раз замирал, опасаясь неведомо чего. Быть может, невнятного бреда, потери памяти, потери вообще всего человеческого. И каждый раз с облегчением переводил дыхание, когда узнавал руку брата, его почерк, и видел вместо подписи нарисованного маленького сатира из свиты Виана – знакомая подпись того, прежнего Лиама. Он как бы сообщал, что он – настоящий Лиам и ранение и мнимая смерть не изменили его и не переродили. Вернее, он тщательно скрывал свою суть, что для прежнего Лиама казалось невозможным. Я не ведал, что за душа ныне прячется в теле Лиама – божество, сродни одному из богов Домирья, или злобный монстр, изувеченный пережитой смертью и сродством с мерзким мираклем.

Ранулд отнесся к приезду зятя неожиданно благосклонно. Видимо, успел остыть за минувшие месяцы и здраво рассудил, что родство с королевским домом – не такая плохая доля для его малышки. В маноре Ранулда Лиам занимался устройством хозяйства, ремонтом замка, руководил строительством амбаров, объезжал деревни, в письме непременно сообщал о видах на урожай и сетовал, что не поедет на карнавал в Вианово королевство. И в Гарму на карнавал тоже не поедет. Отец слал ему длинные письма, но никогда не говорил мне, что содержат эти листы, исписанные плотным мелким почерком с залихватскими завитками над каждой буквой.

Мы надеялись, что, несмотря на все беды, сможем вернуть себе прежнюю жизнь. Судьба на миг приоткрыла веки, глянула на нас жуткими белыми глазами, предвещая беду, но мы не поняли, что означает ее взгляд.

Глава 13. Победа на Изумрудной реке

Я думал, мне доставит удовольствие рассказать, как следующим летом мы разбили армию Игера и как мы все трое, наследники Ниена, в этой битве отличились.

Но вот дошел я до этой главы, и руки мои, и без того неловкие, онемели. Трудно говорить о победах, зная, какие несчастья случились потом. Трудно рассказывать о внезапном ударе нашей конницы, о полете мираклей и бегстве врага,