Перст судьбы - Марианна Владимировна Алферова

сумела лишь чуть-чуть ослабить удар. Непрочные нити лопнули, вспыхнули зеленоватыми огоньками, оплавляясь, и брат грохнулся на каменные плиты. Из носа и из ушей у него хлынула кровь.

Глава 12. Потери

Четыре дня мы везли Лиама в спальной повозке домой в Ниен. Эдуард ехал верхом следом за повозкой, сгорбившись, без шляпы, замотав голову куском темной ткани, как это делают в Ниене люди, когда беда обрушивается на их плечи. В такие дни глаза не выносят света, и человек смотрит на мир через темный полупрозрачный виссон. За эти четыре дня и четыре ночи Первый наследник не произнес ни слова. Лары с нами не было – отец увез ее в свой манор на утро после печальной свадьбы. Она не противилась и напоминала куклу, закутанную в плащ из белого сукна. Все были уверены, что Лиам уже мертв и сердце его бьется лишь благодаря моим заклинаниям.

Несколько раз мы останавливались, и я пытался привести брата в чувство, но безрезультатно. Мне не хватало лекарского искусства – это была не самая сильная сторона моего Дара. Местный медикус зашил рану на голове, но сказал нам шепотом, что надежды нет, раненый не выживет. Лиам дышал трудно, через силу, будто некто другой заставлял его грудную клетку подниматься, а сердце – биться.

Гонец опередил нас на сутки. Комната Лиама в замке заранее была насыщена лечебной магией – ткани, подушки, кровать, даже сам воздух. Матушка все свои знахарские силы вложила в покои своего любимца.

Когда мы въехали во двор, то увидели повозку придворного медикуса, отмеченную золотым символом: змея обвивала чашу, даруя сосуду свой губительный и целительный яд. Медикус уже ждал в комнате брата, облачившись в длинный белый балахон и разложив на столе инструменты. Голову Лиама обрили наголо, я слышал, как медикус произнес отрывочно лишь одно слово – «трепанация», а потом велел всем выйти. Всем, кроме его помощницы и матушки.

После операции я просидел до утра у постели брата, потом слуги увели меня в мои покои. Прошел день, еще ночь, еще день… Матушка применяла свою лечебную магию чуть ли не каждый час, но будто кто-то похитил ее силу – ее Дар больше не помогал. Послали за лекарями-магиками из Дома Хранителей, но и они без толку тратили силы.

* * *

На другой день после нашего возвращения отец попросил меня подробно рассказать, что случилось. Как всегда в такие минуты, Великий Хранитель пришел в кабинет отца, как будто в одиночку отец не мог отличить правду от лжи. Крон был тенью отца, и не самой доброй тенью. Иногда мне казалось, что все решения принимает Крон, а отец их только озвучивает. Иногда ненависть к Крону охватывала меня мгновенно, как пожар сухие заросли, но так же быстро гасла.

Я был так подавлен, что начал жалко оправдываться:

– Я не убивал Лиама. Это Эдуард. Я просто не сумел его спасти. Не успел соткать ловчую сеть. Три моргания до этого – и я бы успел.

– Если бы ты не изувечил Эдуарда, Лиам был бы жив.

О боги Домирья! Я не сразу заметил, что сжимаю и разжимаю кулаки, а вокруг моих пальцев начинают виться темным туманом нити черной магии. Я мог убить сейчас любого, причем очень легко – при моем-то Даре. Но отец обрушил на меня чувство вины, как кузнец – тяжелый молот на наковальню. Черный туман злой силы окутывал меня и жалил в самое сердце.

– Не упрекай его, – сказал внезапно Крон. – Лиам еще жив. А главное, жив Кенрик. Не вини его за прежние ошибки, в этой беде он не виноват.

Я не понял его слов, но злость моя внезапно прошла.

– Вы трое были так дружны, так нерасторжимы. Ваша дружба сулила Ниену светлые дни… – Отец, казалось, не слышал ни меня, ни Крона, погрузившись в омут своего отчаяния. Он сидел сгорбившись за столом и, глядя прямо перед собой, водил ладонями по пустой столешнице, будто искал что-то, но не мог найти.

– Нужен свет… – пробормотал я внезапно любимую фразу Лиама.

Я вскочил, бегом бросился в комнату раненого и принялся зажигать фонари, что висели повсюду. Синие, белые, желтые, зеленые огоньки засветились под потолком, вдоль книжных полок, в изголовье кровати. Как будто мы праздновали день основания Ниена или наступление нового года посреди зимы.

Магический блеск проникнет сквозь закрытые веки – раненый должен увидеть свет.

* * *

Несколько дней Лиам находился вне жизни. Эдуард все это время провел взаперти в своей комнате.

А потом Лиам внезапно открыл глаза, облизнул губы, с трудом произнес:

– Кенрик… Ты со мной…

– Я здесь! – Я стиснул его руку изо всей силы.

– Я… я помню твое имя.

– А что ты еще помнишь?

– Виналии… праздник… Лара…

Я выскочил в коридор и с криком «Лиам вернулся!» понесся по коридорам. Отец, матушка, Эд – все примчались на мой зов. Радостные вопли, кутерьма – все кинулись обнимать брата, гладить его руки, целовать обритую голову. Больной вскоре утомился, впал в какой-то полусон, бормоча лишь: «Виналии, праздник, таверна…» – как будто последние события только и сохранились в его памяти. Прибежавший медикус выставил нас всех из комнаты и дал Лиаму сонное питье.

Вечером Эдуард явился в большую столовую на ужин. Все эти дни он почти ничего не ел и теперь напоминал миракля Тощего Эддара, третьего короля Ниена. Этого миракля создал кто-то из магиков еще сотню лет назад, и он до сих пор бродит по коридорам замка, пугая прислугу и выпрашивая у девушек цветы из праздничных венков. Я подарил фантому плащ-призрак, и Тощий Эддар его до сих пор носит, хотя плащ давно превратился в лохмотья.

Мы ужинали молча, слышалось лишь звяканье ножей и вилок да шарканье шагов, когда слуги вносили новые блюда и убирали посуду. За столом Первый наследник в основном налегал на вино, даже от румяных ниенских пирожков с рыбой отказался.

После трапезы мы вышли с Эдом во двор замка. Шел мелкий дождь, по влажным каменным плитам струились синие отражения магических огней, развешанных на галерее второго этажа. Наверху, на стене, стражник королевской охраны постукивал о камень древком алебарды, расхаживая взад и вперед.

– Кенрик, ты можешь вытравить из меня эту мерзость, что все еще бродит в моей душе? – спросил Эдуард.

– О чем ты?

– Нить Грегора. Она во мне. Я, прежний, никогда бы не посмел поднять руку на брата.

Эдуард смотрел на меня умоляюще. Он был выше меня