Перст судьбы - Марианна Владимировна Алферова

Бурное море в пустынные Дивные земли. Старинные кодексы сообщали, что магия пришла в наш мир именно оттуда.

Однако напоследок мне хотелось оставить о себе память, изгладить которую не удалось бы ни Крону, ни моему отцу, ни Эдуарду. И соблазн устроить какую-нибудь дерзкую выходку становился все сильнее. Но пока я не мог придумать, что же мне сделать.

Однако соблазн на то и соблазн – коли подмигнуло искушение тебе бесстыжим глазом, то удержаться на краю уже нет возможности. Сладко манит – испытай себя, шагни, глянь. Любопытство гонит, не злость, а любопытство, которое сильнее и ненависти, и злобы.

* * *

Миновало два года, как Великий Хранитель решил поменять душу Эдуарда, а я ему помешал.

Это были трудные годы для меня, хотя я старался не подавать виду, что переживаю по поводу своего изгнания. День мой начинался до рассвета. Я отправлялся в библиотеку, забирал нужные мне книги и шел с ними в Парящую башню, где располагалась мастерская Механического Мастера. В этой просторной мастерской, наполненной удивительными механизмами, хитроумными приспособлениями, сверкающей сталью инструментов, которые Мастер называл «станками», я чувствовал себя на своем месте. Мы оба были почти изгнанниками в нашем городе. Мастер отвергал магию – меня отвергли магики. Два отверженных легко нашли общий язык. Я читал, Мастер создавал очередной механизм – новый замо́к или механическую игрушку, которая могла двигаться, поднимать руки, шагать, поворачивать голову. Внутри у механической куклы находились сотни деталей, и это лишь затем, чтобы она выполняла самые примитивные движения. Мне иногда казалось, что Мастер относится ко мне как к своей сложной игрушке, присматривается, все ли детали на месте, не надо ли что подправить или заменить?

Марта присылала к нам в башню кухаренка с волшебной корзинкой, полной даров ее щедрой кухни: жареные ребрышки, тушеные томаты, горячая, сдобренная специями и присыпанная сыром паста. И непременно кувшин особого сидра, рецепт которого знала только Марта.

– О! – потирал руки Мастер. – Кажется, нам пора смазать наши механизмы.

У него была серебряная масленка с длинным изогнутым вострым носиком. Она стояла на дубовом стеллаже, на особом серебряном подносе, и Мастер обожал смазывать свои механизмы, будто поил питомцев.

– Никто не должен стонать, даже существа из металла, – говаривал Мастер.

– Зачем ты возишься с этими куклами? – спрашивал я Мастера. – Мои миракли куда ловчее и сильнее любой твоей игрушки.

– Миракли – удел магиков, – отвечал Мастер. – А моя кукла может служить любому и не зависит от силы того, кто ее создал.

Механический Мастер не верил в надежность магии, он верил в свое мастерство, в точность выточенных шестеренок, прочность металла и надежность креплений.

* * *

После полудня к нам зачастую присоединялся Лиам. У него были на редкость умелые руки, он мог выточить на «станках» детали, какие не способен был сделать сам Механический Мастер. Иногда он создавал детали столь мелкие, что разглядеть их можно было только через особое стекло, созданное Механическим Мастером и установленное на особой подставке. Лиам говорил, что весь мир наполнен жизнью – тончайшие ее токи бегут под землей, в стволах деревьев, прячутся в глубине стен. В Домирье каждый дом и город имели своего духа-покровителя. А лурсы возводили свои крепости, закладывая в каждую башню несколько капель крови основателя. Замок Ниена построен так же. Лиам чувствовал эту жизнь – в деревьях, цветах, созревающей ниве, в башнях нашего замка. Он говорил, что божества Домирья никуда не ушли, они свернулись как зародыши в чреве матери, они прячутся, но по-прежнему живы. Магия оглушила их и заглушила. Она – как бой барабана, заставивший замолчать многоголосие старых флейт. Если бы мы огляделись и прислушались, с нами бы заговорили живые голоса. Мы бы проникли в тайны языка лурсов, открыли заново позабытые секреты Домирья, узнали, куда ушли старые боги. Мы бы научились строить аркады. Лиам никогда не говорил, что это за аркады и зачем они нужны. Мне они мнились огромными виадуками, под опорами которых стайками бежали на юг белые отары кудрявых облаков.

Механический Мастер слушал рассуждения Лиама и одобряюще кивал. Однажды он сказал как бы между прочим:

– Я видел аркады, но все они мертвы уже много столетий.

* * *

Вечерами мы тренировались с Лиамом биться на мечах. Благодаря своему Дару эмпата он всегда угадывал мои атаки и блоки, и мне ни разу не удалось его победить в поединке. До поры.

Впрочем, в те годы это вообще никому не удавалось. Лиам редко дрался, отказывался выступать на турнирах, сознавая, что противник изначально слабее и победить не сможет. Находились безумцы, которые, ведая о Даре Лиама, пытались вынудить его выйти на поединок, причем непременно звали драться боевым оружием. Среди военных бытует легенда, что боевой меч сам по себе обладает магией. Это так, но только тогда, когда его выковал магик-оружейник. Иногда Лиам соглашался биться, но при этом никого не убивал и даже не калечил. Раз за разом он выбивал оружие из рук противника, а когда ему надоедало подобное развлечение, наносил несколько болезненных уколов в руки или ноги, чтобы проучить упрямца.

Мне не удавалось победить брата даже с помощью магии – он точно так же ускользал от атак моих мираклей, как и от меня самого. К тому же он умел разрушать моих призрачных бойцов, распыляя силой своего Дара сгустки магической энергии в моих «куклах». Тогда они лишались рук, голов, оружия и бродили, изувеченные, по тренировочной площадке, натыкаясь друг на друга и мешая мне нападать. Лиам наблюдал за этой толкотней с мягкой улыбкой. Он сочувствовал мне, сожалея, что я никогда не смогу его победить.

Точно так же Лиама никто не мог победить в шахматах. Тут он не отказывал себе в удовольствии покопаться в голове противника и заранее выудить из его сознания все грядущие ходы. Сам он играл великолепно, признаваясь, что его фигурки по своей воле передвигаются по доске, сделанной из светлого и темного янтаря. Лиам лишь иногда направлял их энергию и просто позволял им побеждать.

А еще он мог говорить и петь чужими голосами. Но это его печалило: он говорил, что хотел бы иметь свой голос, чтобы петь свои песни. Лиам обожал состязания стихопевцев. Он просил, чтобы я прятал его лицо за магической завесой – из-за эмпатии он не мог сдержать эмоций и зачастую плакал, когда мотив задевал его душу. Своей чувствительности он стеснялся и даже стыдился.

Из нас троих успехом у девушек пользовался лишь Эдуард. Меня юные красавицы сторонились,