Дипломатия - Генри Киссинджер

Дебаты по поводу интервенции в Дьенбьенфу показали главным образом путаницу вокруг вьетнамской политики и растущие трудности увязки геополитического анализа, стратегической доктрины и моральных убеждений. И если это правда, что коммунистическая победа в Индокитае заставит костяшки домино падать от Японии до Индонезии, как Эйзенхауэр предсказывал в письме Черчиллю и на пресс-конференции 7 апреля, Америка должна была где-то остановиться, знать предел допустимого, независимо от реакции других стран, тем более что военный вклад потенциальных участников совместных действий оказался бы в значительной степени чисто символическим. Хотя коллективные усилия были бы предпочтительнее, они, безусловно, не были предварительным условием для защиты глобального баланса, если бы таковое на самом деле ставилось на карту. С другой стороны, примерно тогда же, когда администрация пыталась организовать коллективные действия, она изменила военную доктрину, выдвинув стратегию «массированного возмездия». Предложение ударить по источнику агрессии на практике означало, что война по поводу Индокитая будет направлена против Китая. И тем не менее не было ни морального, ни политического основания воздушным ударам против страны, лишь косвенно участвующей во вьетнамской войне, и во имя дела, которое Черчилль назвал в беседе с Редфордом второстепенным и слишком опасным, чтобы западная общественность позитивно относилась к нему в течение длительного периода.

Вне всякого сомнения, постсталинские лидеры в Кремле, находясь первый год у власти, с огромной неохотой ввязались бы в конфронтацию с Америкой из-за Китая. Однако поскольку военные руководители Америки были не в состоянии назвать или примерные цели, или возможный результат массированного возмездия против Китая (или в данном конкретном случае в пределах Индокитая) и поскольку независимость Индокитая была только в проекте, не существовало никакого реалистичного обоснования для интервенции. Эйзенхауэр мудро откладывал военное противостояние, пока не будет достигнута гармония между отдельными линиями американского подхода к этому вопросу. К сожалению, и через десять лет гармония не была достигнута, когда Америка, пренебрегая масштабностью этого дела, уверенно взялась за осуществление этой задачи, которую Франция завершила с таким позором.

Поскольку как Советский Союз, так и Китай опасался американской интервенции, проводимая Эйзенхауэром/Даллесом дипломатия скрытых угроз способствовала принятию на Женевской конференции таких решений, которые на поверку оказались гораздо лучше, чем могла бы диктовать военная ситуация, сложившаяся на полях сражений. Женевские соглашения, подписанные в июле 1954 года, предусматривали разделение Вьетнама по линии 17-й параллели. Чтобы оставить открытым путь к объединению страны, разделение было названо не как «политическая граница», а как административная мера для содействия перегруппировке вооруженных сил перед проведением выборов под международным контролем. Они должны были состояться в течение двух лет. Все посторонние силы должны были бы быть выведены с территорий трех индокитайских государств в течение 300 дней; запрещалось создание на этих территориях иностранных баз и вступление в военные союзы с другими странами.

Классификация различных положений, однако, создает ложное впечатление официальности и строгости Женевских соглашений. Различные части соглашения были скреплены множеством подписей, но там не было договаривающихся сторон, а следовательно, не было и «коллективных обязательств»[909]. Ричард Никсон так обобщил всю эту сборную солянку: «Девять стран собрались на конференцию и произвели на свет шесть односторонних деклараций, три двухсторонних соглашения о прекращении огня и одно неподписанное заявление»[910].

Все это, вместе взятое, стало путем окончания военных действий, раздела Вьетнама и откладывания политического результата на будущее. Непрофессиональные аналитики часто трактуют двусмысленность подобных соглашений как наглядное доказательство непоследовательности или двуличия участников переговоров — такое обвинение позднее было дано Парижским мирным соглашениям 1973 года. И тем не менее в большинстве случаев такие неоднозначные документы, как Женевские соглашения, являются отражением реальности; они регулируют лишь то, что можно урегулировать, с полным осознанием того, что дальнейшее совершенствование возможно лишь при новом повороте событий. Иногда промежуточный вариант позволяет появиться без всяких конфликтов новой политической плеяде; иногда конфликт разгорается вновь, и это вынуждает каждую из сторон пересмотреть принятые на себя обязательства.

В 1954 году возникла неловкая пауза, которую пока ни одна из сторон не была готова прервать. Советский Союз не был готов к конфронтации так скоро после смерти Сталина, и его национальные интересы в Юго-Восточной Азии были минимальными; Китай опасался новой войны с Америкой менее чем через год после окончания корейского конфликта (особенно в свете новой американской доктрины массированного возмездия); Франция находилась в процессе ухода из региона; у Соединенных Штатов отсутствовала как разработанная стратегия, так и поддержка интервенции со стороны общественности; а вьетнамские коммунисты еще не были достаточно сильны, чтобы продолжать войну без внешних источников снабжения.

В то же самое время ничто из достигнутого на Женевской конференции не изменило основополагающие взгляды главных действующих лиц. Администрация Эйзенхауэра так и не отказалась от своего убеждения в том, что Индокитай является ключом к азиатскому — а возможно, и глобальному — балансу сил; не отказалась она окончательно от идеи военной интервенции, но только интервенции на стороне колониальной Франции. А Северный Вьетнам не отказался от своей цели объединить весь Индокитай под властью коммунистов, во имя чего его руководители сражались два десятилетия. Новое советское руководство продолжало декларировать свою приверженность делу международной классовой борьбы. С точки зрения своей доктрины Китай выступал как самая радикальная из коммунистических стран, хотя, как стало известно несколько десятилетий спустя, его идеологические убеждения преломлялись через призму собственного национального интереса. А понимание Китаем собственного национального интереса служило мотивом глубинно неоднозначного отношения к возникновению на своей южной границе крупной державы — неизбежного результата объединения Индокитая под коммунистическим руководством.

Даллес умело маневрировал через все эти дебри. Почти наверняка он предпочел военное вмешательство и разгром коммунизма, даже на Севере. Например, 13 апреля 1954 года он заявил, что единственным «убедительным» результатом был бы полный уход коммунистов из Индокитая[911]. Вместо этого он оказался на конференции, единственно возможным исходом которой было бы придание законности коммунистическому правлению в Северном Вьетнаме, что, в свою очередь, позволило бы коммунистическому влиянию распространиться на весь Индокитай. Ведя себя, как «пуританин, попавший в публичный дом»[912], Даллес попытался выработать такое урегулирование, которое, хотя и «было бы тем, о чем мы должны были молчать в тряпочку», не имело бы также «никаких проявлений французского колониализма»[913]. Впервые за все время американской вовлеченности во Вьетнаме совпали и стратегический анализ, и моральная убежденность. Даллес определил стоящую перед Америкой задачу как оказание содействия в «выработке решений, которые помогут странам региона мирно пользоваться плодами территориальной целостности и политической независимости при стабильных и свободно избранных правительствах и с возможностью развивать собственную экономику»[914].