Дипломатия - Генри Киссинджер

Дин Ачесон описал эту дилемму с присущей ему едкостью. С одной стороны, как сказал он, Соединенные Штаты могут «потерпеть неудачу», если будут продолжать поддерживать «старомодные колониальные взгляды» Франции; с другой стороны, если нажим окажется чересчур сильным, Франция может просто выйти из игры со словами: «Ну, ладно, забирайте всю страну себе. Нам она не нужна»[893]. «Решение» по Ачесону оказалось лишь подтверждением уже наличествующих в американской политике противоречий: увеличение американской помощи Индокитаю и одновременное требование от Франции и от поставленного ею местного правителя Бао Дая «привлечь националистов на свою сторону»[894]. Ачесон не предложил никакого плана для разрешения этой дилеммы.

Ко времени истечения срока полномочий администрации Трумэна уклончивость превратилась в официальную политику. В 1952 году документ Совета национальной безопасности формально закрепил «теорию домино» и придал ей максимально широкую трактовку. Называя военное нападение на Индокитай опасностью, «являющейся неотъемлемой частью самого факта существования враждебного и агрессивного коммунистического Китая»[895], документ утверждал, что потеря даже одной южноазиатской страны приведет «к относительно быстрому подчинению коммунистам или присоединению к коммунизму оставшихся стран. Более того, присоединение к коммунизму остальных стран Юго-Восточной Азии и Индии, а в более долгосрочном плане стран Ближнего и Среднего Востока (с возможными исключениями, по крайней мере, в виде Пакистана и Турции) может со всей вероятностью постепенно произойти»[896].

Вполне очевидно, что, если бы этот расчет соответствовал действительности, такой вселенский крах непременно должен был бы представлять угрозу также и для безопасности и стабильности Европы и «создать исключительные трудности для недопущения постепенного втягивания Японии в коммунизм»[897]. Меморандум СНБ не предлагал никакого анализа, доказывающего, почему крах непременно будет автоматическим или будет таким глобальным. Более того, авторы не смогли проработать возможность установления защитных зон на границах Малайи и Таиланда, обладающих намного большей стабильностью, чем Индокитай, — чему благоприятствовали британские руководители. Европейские союзники Америки тоже не разделяли ее перспективного видения грядущих опасностей и потому в последующие годы последовательно отказывались от участия в защите Индокитая.

Вслед за этим анализом, из которого следовало, что в Индокитае зреет потенциальная катастрофа, последовало лечение, даже отдаленно не сопоставимое с сущностью проблемы, — да и вряд ли в данном случае это можно было бы назвать лечением. Поскольку тупик в Корее свел на нет — по крайней мере, на какое-то время — желание Америки вести еще одну наземную войну в Азии. «Мы не можем позволить себе еще одну Корею, мы не можем ввести сухопутные войска в Индокитай», — настаивал Ачесон. Было бы «бесполезно и ошибочно защищать Индокитай в Индокитае»[898]. Это непонятное высказывание, по-видимому, означало, что, если Индокитай и впрямь является неотъемлемой частью глобального равновесия, а Китай действительно является возмутителем спокойствия, то Америке следует атаковать как раз Китай, по крайней мере, военно-воздушными и военно-морскими силами, — то есть совершить именно то, против чего Ачесон так решительно выступал, когда речь шла о Корее. Документ оставлял открытым вопрос о том, как следует Америке реагировать, если французы и их индокитайские союзники потерпят поражение от местных коммунистических сил, а не вследствие вступления в войну китайцев. Если Ханой был заместителем Пекина, а Пекин представлял Москву, как в это верила исполнительная власть и конгресс, Соединенные Штаты должны были бы делать выбор между геополитическим подходом и своими антиколониальными убеждениями.

Сегодня нам известно, что вскоре после победы в гражданской войне коммунистический Китай стал рассматривать Советский Союз как самую серьезную угрозу своей независимости и что исторически Вьетнам испытывал точно такой же страх перед Китаем. В силу этого победа коммунистов в Индокитае в 1950-е годы, по всей вероятности, обострила бы все эти линии соперничества. Это также представляло бы вызов Западу, но вовсе не как централизованно управляемый глобальный заговор.

С другой стороны, содержавшиеся в меморандуме СНБ доводы вовсе не были так уж легковесны, как это представлялось позднее. Даже в отсутствие централизованного заговора, «теория домино» все равно могла оказаться правильной. Мудрый и вдумчивый премьер-министр Сингапура Ли Куан Ю полагал именно так, а он обычно оказывался прав. В эпоху, непосредственно следовавшую после мировой войны, коммунизм по-прежнему обладал значительным идеологическим динамизмом. Наглядная демонстрация банкротства его экономического управления произойдет поколением позднее. Многие в демократических странах, и особенно в недавно получивших независимость государствах, полагали, что коммунистический мир уверенно превзойдет капиталистический мир по промышленным мощностям. Правительства многих новых независимых стран были неустойчивы и находились под угрозой внутренних беспорядков. Как раз во время подготовки меморандума СНБ в Малайе коммунисты развернули партизанскую войну.

Вашингтонские политики имели все основания опасаться захвата Индокитая движением, которое уже захлестнуло Восточную Европу и привело к смене правительства в Китае. Независимо от того, была ли коммунистическая экспансия организована из единого центра или нет, она, как представляется, обладала достаточной движущей силой, чтобы смести новые хрупкие страны Юго-Восточной Азии в антизападный лагерь. Вопрос на самом деле заключался не в том, упадут ли определенные костяшки по принципу домино в Юго-Восточной Азии, что было вполне вероятно, а в том, что может не найтись лучших мест в регионе для того, чтобы провести ограничительную черту, — к примеру, вокруг таких стран, где политика и безопасность были в одной упряжке, как в Малайе и Таиланде. И, конечно, вывод политического характера, сделанный СНБ, — о том, что в случае падения Индокитая даже Европа и Япония смогут поверить в необратимость коммунистического течения и, соответственно, ввести свои коррективы, — оказался чересчур далеко идущим.

Наследием Трумэна, доставшимся его преемнику Дуайту Д. Эйзенхауэру, оказалась программа военной помощи Индокитаю на сумму порядка 200 миллионов долларов (то есть свыше одного миллиарда в долларах 1993 года) и стратегическая теория, не имевшая под собой политической базы. Администрация Трумэна не была обязана обращать внимание на потенциальный разрыв между своей стратегической доктриной и своими моральными убеждениями или сталкиваться с дилеммой выбора между геополитическим обоснованием и американскими возможностями. На Эйзенхауэра легла ответственность применительно к первой части дилеммы; на Кеннеди, Джонсона и Никсона — применительно ко второй.