Дипломатия - Генри Киссинджер

Итак, в конце пути, который де Голль изначально запланировал с тем, чтобы сделать отношения с Америкой незначительными, и который, как рассчитывала Америка, прочнее связал бы Францию с НАТО, сотрудничество между этими давними друзьями-соперниками — чем-то напоминающее «особые отношения» Америки с Великобританией — превратилось в ключевой элемент равновесия, каким оно и должно было стать двумя поколениями ранее, когда Вильсон появился во Франции, чтобы освободить Старый Свет от прежних глупостей и расширить его кругозор за рамки национального государства.

Все начиналось с наилучших побуждений. На протяжении двух десятилетий после окончания Второй мировой войны Америка приняла на себя ведущую роль в строительстве нового международного порядка из осколков разбитого вдребезги мира. Она вернула к жизни Европу, восстановила Японию, осадила коммунистическую экспансию в Греции, Турции, Берлине и Корее, впервые связала себя союзными договорами в мирное время и запустила программу технического содействия развивающемуся миру. Страны, находящиеся под американским зонтиком, жили в мире, процветании и стабильности.

Однако в Индокитае все прежние модели и шаблоны, определявшие вовлеченность Америки за рубежом, оказались разрушенными. Впервые в истории внешнеполитической деятельности Америки в XX веке вступили в столкновение прямые, носившие чуть ли не причинно-следственный характер отношения, которые всегда существовали между странами, когда речь зашла о столкновении между ценностями и достижениями. Чересчур универсальное применение этих ценностей заставило американцев поставить их под сомнение и задаться вопросом, почему изначально они должны были привести американцев во Вьетнам. Разверзлась пропасть между верой американцев в исключительность их национального опыта и двойственностью, присущей геополитике сдерживания коммунизма. В суровых испытаниях, связанных с Вьетнамом, американская исключительность пожрала саму себя. В американском обществе, в отличие, не исключено, от других, не дебатировались практические недостатки политики страны, акцент делался на моральное право Америки играть какую-либо роль на международной арене. Именно этот аспект споров относительно Вьетнама породил раны, оказавшиеся такими болезненными и такими труднозаживающими.

Редко когда последствия действий той или иной страны оказались бы столь далекими от первоначальных намерений. Во Вьетнаме Америка утеряла связь с основополагающим принципом внешней политики, сформулированным Ришелье еще три столетия назад: «…дело, которое должно быть поддержано, и сила, с которой надо его поддержать, должны находиться в геометрической пропорции друг к другу» (см. третью главу). Геополитический подход применительно к анализу национального интереса должен был бы отличаться по тому, что является стратегически важным, и по тому, что носит лишь периферийный характер. Следовало бы задать вопрос, почему Америка сочла для себя безопасным стоять в стороне, когда в 1948 году коммунисты завоевали значительную часть Китая, и восприняла как проблему своей национальной безопасности ситуацию в гораздо меньшей азиатской стране, лишившейся независимости 150 лет назад и никогда не обладавшей независимостью в нынешних границах.

Когда в XIX веке Бисмарк, признанный мастер Realpolitik, обнаружил, что два его ближайших союзника, Австрия и Россия, оказались на ножах из-за беспорядков на Балканах, находившихся в нескольких сотнях километров от границ Германии, то он ясно заявил, что Германия в связи с Балканами воевать не собирается. Для Бисмарка Балканы, по его словам, не стоили того, чтобы там сложил кости даже один-единственный померанский гренадер. Но Соединенные Штаты свои расчеты не поверяли подобного рода алгеброй. В XIX веке президент Джон Куинси Адамс, проницательный профессионал на внешнеполитическом фронте, предостерегал своих соотечественников, чтобы они не рисковали за рубежом в поисках «далеких монстров». И тем не менее вильсонианский подход к вопросам внешней политики не делал различия между подлежащими уничтожению монстрами. Универсалистски трактуя мировой порядок как таковой, вильсонианство не занималось анализом сравнительной важности отдельных стран. Америка была обязана сражаться за то, что являлось правым делом, независимо от местных обстоятельств и в отрыве от геополитики.

На протяжении всего XX века один президент за другим провозглашал отсутствие у Америки «эгоистических» интересов; получалось, что ее главной, если не единственной, международной целью является достижение всеобщего мира и прогресса. В этом духе Трумэн в инаугурационном обращении 20 января 1949 года торжественно подтвердил приверженность своей страны достижению цели построения мира, в котором «все страны и все народы могли бы свободно избирать для себя наиболее подходящую, с их точки зрения, систему правления…». Не преследовалось ничего похожего на национальный интерес в чистом виде: «Мы не искали для себя новых территорий. Мы никому не навязывали свою волю. Мы не просили для себя привилегий, которые бы не предоставляли другим». Соединенные Штаты «укрепляли бы свободолюбивые страны на случай опасностей агрессии» путем предоставления «военных консультаций и техники свободным нациям, желающим сотрудничать с нами в деле поддержания мира и обеспечения безопасности»[879]. Свобода каждой отдельной независимой нации становится национальной задачей для Соединенных Штатов, независимо от стратегической важности для Америки этих наций.

В своих двух инаугурационных обращениях Эйзенхауэр поднимал ту же тему, причем в еще более возвышенных выражениях. Он описывал мир, в котором опрокидывались троны, сметались с лица земли обширные империи и возникали новые нации. И посреди всего этого хаоса судьба возложила на Америку задачу защищать свободу, независимо от географических соображений и расчетов национального интереса. Поистине, Эйзенхауэр имел в виду, что подобные расчеты шли вразрез с системой американских ценностей, в рамках которой все нации и народы имеют равный статус: «Понимая, что дело защиты свободы, как и сама свобода, едино и неделимо, мы относимся ко всем континентам и народам с равным отношением и уважением. Мы отвергаем любые инсинуации о том, что та или иная раса, тот или иной народ в каком бы то ни было смысле ниже или являются одноразовым расходным материалом»[880].

Эйзенхауэр описывал внешнюю политику Америки как такую, какой нет ни у одной другой нации; она была скорее продолжением моральных обязательств Америки, чем результатом баланса рисков и выгод. Лакмусовой бумажкой американской политики была не столько ее осуществимость — считавшаяся само собой разумеющейся — сколько достойность. «Речь о том, что история не вверит на долгий срок защиту свободы нерешительным и слабым»[881]. Лидерство уже само по себе является моральным воздаянием; выгода Америки определялась в виде привилегии помогать другим стать в состоянии помочь самим себе. Подобным образом трактуемый альтруизм не мог иметь ни политических, ни географических границ.