Ленин. Человек, который изменил всё - Вячеслав Никонов

Видимо, после получения письма состоялся телефонный разговор, а еще вероятнее – Сталин и Каменев сразу же приехали в Костино, беседа была долгой, и во время этого разговора Ленин почувствовал себя плохо2413. Он пишет Каменеву и Сталину, которые извинялись, что утомили его: «О вашей вине или чем бы то ни было подобном, в связи с длинным разговором, смешно и говорить. В моей болезни никаких объективных признаков нет (сегодня после прекрасной ночи совсем болен), и мои силы мог предположительно оценивать только я. Причиной был я же, ибо вы меня неоднократно спрашивали, не утомился ли я». О чем говорили – неизвестно, но, судя по всему, разговор был серьезным, и Ленину уже не терпелось вернуться в Кремль. 27 февраля он извещает Цюрупу: «В среду буду в Москве. Нам нужно будет увидеться и утром и вечером, чтобы мы могли побеседовать с полчаса»2414. Среда – 1 марта.

Но полного выздоровления нет, по-прежнему случаются «головокружения». ПБ 2 марта по предложению Молотова постановило: «Продлить отпуск тов. Ленину до съезда партии». 3 марта Ленин писал Каменеву: «Вижу, что на съезде, вероятно, не смогу читать доклада. Ухудшение в болезни после трех месяцев лечения явное: меня “утешали” тем, что я преувеличиваю насчет аксельродовского состояния, и за умным занятием утешения и восклицания “преувеличиваете! мнительность!” – прозевали три месяца. По-российски, по-советски… Я попробую готовиться. Но готовьтесь и Вы. На съезде и пленуме ЦеКа важен и мой доклад. Очень боюсь, что ни там, ни здесь не смогу. Пожалуй, доклад скорее, ибо оказалось, что разговоров и заседаний хуже не выношу, чем «сказать раз в полгода». Надо обдумать, как себя гарантировать от сюрпризов, как быть. Может быть, так: Вы приготовьте доклад, а я на случай вступление? Или предпочесть участие на пленуме и только это, а доклад мой вовсе выкинуть?… P. S. Имейте в виду, что обмен коротенькими записками (я извиняюсь очень, что сам пишу сегодня длинно) нервы выносят лучше разговоров (ибо я могу обдумать, отложить на час и т. д.). Оч[ень] прошу поэтому завести стенографистку и чаще посылать мне (перед Политбюро) записки в 5–10 строк. Я думаю час-два и отвечу»2415.

Теперь Ленин был склонен, даже находясь в Кремле, подлечиться. 4 марта Гетье и Семашко организовали визит к нему крупнейшего невропатолога Ливерия Осиповича Даркшевича. Его первое впечатление – пациент в порядке. На вопрос, что его беспокоит, ответ:

– Я совсем стал не работник.

«Главное, что тяготит его, это невозможность для него за последнее время читать так, как он читал раньше, – записал Даркшевич. – Он прямо проглатывал книги… Невозможно для него и другое дело – принимать участие в бесчисленных заседаниях различных съездов… Не мало мешают ему еще сильные головные боли, которые возникают у него тотчас же, как только он проработает сколько-нибудь лишнее время. Тяготят также и бессонницы. Сон у него вообще плох, но за последнее время, когда ему приходится много работать, он совершенно иногда лишается сна». Даркшевич приходил к выводу: «Среди его жалоб нет ни одной, которая служила бы выражением органического заболевания головного мозга; наоборот, все то, что наблюдается у него, является следствием простого переутомления мозга». Ленин сильно забеспокоился, когда Даркшевич заговорил о его навязчивостях, но тот уверил, что они не приведут к сумасшествию. Пациент поинтересовался, не противопоказаны ли ему физические нагрузки? Даркшевич на миг задумался и спокойно произнес:

– Легкие домашние работы возможны. Конечно, нельзя колоть дрова и носить их на третий этаж, как заставили меня делать большевики. Ведь это абсурд – заставлять профессора таскать дрова.

Со смехом пришлось согласиться с Даркшевичем, который был старше Ленина более чем на 10 лет, что его идея загрузить всех представителей эксплуататорских классов общественно полезным физическим делом была полнейшим абсурдом (если бы единственным!).

Доктора рекомендовали, во‑первых, переложить работу на замов, которые «пусть держат в курсе общегосударственных дел, но без бумаг, которые проходят через канцелярию». Во-вторых, отказаться от участия в съездах и собраниях. В-третьих, жить вне Москвы. Ленин заговорил о предстоявших важных выступлениях. Даркшевич их допустил в порядке исключения, чтобы не подрывать уверенности в работоспособности. Похоже, Ленин опасался худшего диагноза, а потому после ухода докторов заметно повеселел 2416.

Коллеги Ленину в этот приезд не понравились. 6 марта он писал: «1) Обязать т. Каменева и Сталина исполнять работу Политбюро в течение четырех заседаний в неделю, начиная с понедельника и кончая четвергом, а в четверг вечером уезжать до понедельника утра… Ибо я совершенно уверен, что если не принять таких мер и притом немедленно, то мы работоспособности т. Сталина и Каменева к съезду партии не сохраним». Решение Политбюро на сей счет было принято голосами Ленина и Молотова, Троцкий и Каменев воздержались, а Сталин был против2417.

Шестого марта Ленин появился на публике после долгого перерыва – на заседании коммунистический фракции всероссийского съезда металлистов. Дурмашкин наблюдал в Октябрьском зале Дома союзов: «Горячо встреченный коммунистической фракцией, Ленин выступил с большой речью о международном и внутреннем положении Советской республики. Говорил он с маленькой сцены – помоста, к которому вплотную почти подходили ряды сидящих, и это, видимо, было ему по душе. У ВИ не было ни конспекта, ни какой-либо записки в руке. Он весь был в движении: то делал несколько шагов в сторону, то останавливался, то откидывался назад, держась пальцами за верхние карманы жилета, то подавался всем корпусом вперед, почти повисая над самым краем сцены, как бы стремясь еще больше приблизиться к аудитории. Главным содержанием доклада Ленина было: наше отношение к Генуэзской конференции»2418.

– Мы прекрасно понимали и нисколько не скрывали, – объяснял он, – что идем на нее как купцы, потому что нам торговля с капиталистическими странами (пока они еще не совсем развалились) безусловно необходима, и что мы идем туда для того, чтобы наиболее правильно и наиболее выгодно обсудить политически подходящие условия этой торговли, и только. Рассчитываю лично поговорить с Ллойд Джорджем в Генуе на эти темы и сказать ему, что пугать нас пустячками не следует, ибо от этого только потеряют престиж те, кто пугает. Я надеюсь, что этому не помешает моя болезнь, которая несколько месяцев не дает мне возможности непосредственно участвовать в политических делах и вовсе не позволяет мне исполнять советскую должность, на которую я поставлен. Я имею основание рассчитывать, что через несколько недель я смогу вернуться к своей непосредственной работе.

Призвал крепить обороноспособность. И провозгласил бурно поддержанную собравшимися остановку отступления в нэпе:

– Я надеюсь и уверен, что и съезд партии скажет это официально от имени руководящей партии России: наше экономическое отступление мы теперь можем остановить. Достаточно. Дальше назад мы не пойдем, а займемся тем, чтобы правильно развернуть и группировать силы.

Пообещал усиление террора в отношении противников режима:

– Вы вызвали нас на борьбу в самой отчаянной форме в октябре, в ответ на это мы выдвинули террор и тройной террор, а если потребуется, выдвинем и еще, если вы попробуете еще раз.