Дневник утраченной любви - Эрик-Эмманюэль Шмитт

Я люблю театры. Все театры – дрянные, крошечные, пышные, огромные, уютные, барочные, строгие, кокетливые, пыльные, перестроенные, поставленные на реставрацию и даже никчемные.

Их география – и внутренняя, и внешняя – менялась на протяжении веков.

Театр прошлого стоит в центре города как жемчужина, как уникальное достояние между процветающими лавками, он – часть городской роскоши и деловой активности, сосед баров, ресторанов, светоч ночной жизни. Современные театры часто оказываются за кольцевой дорогой, в окружении парковок.

В театре прошлого зал роскошен, а кулисы убоги. Зал должен очаровывать зрителей.

Кто бы поверил, наслаждаясь богатой позолотой, росписью потолков и лепниной, неистовым хрусталем люстры, штукатуркой под мрамор, скульптурами, что за волшебной сценой находятся темные вонючие комнатушки с продавленными полами и грязными стенами? Актеры, великолепные пролетарии искусства, рудокопы мечты, долго сидят в этих норах, прежде чем выйти к публике. Аскезу они познают прежде, чем апофеоз.

В современных театрах залы чаще всего никакие – нейтральные, малопривлекательные, темные, функционально минималистские, а вот за кулисами царит воистину фараонов размах: роскошные гримерки – светлые, яркие, скорее квартиры или лофты со стульями, креслами, банкетками, кроватями, туалетными комнатами и душем. Артисты очень быстро обуржуазились – перестали быть париями, стали хорошо зарабатывать.

Есть ли у меня предпочтения? Я остаюсь всеядным любовником всех театров, но на сцену мне по-прежнему приятнее выходить из гримерки, больше похожей на старый гардероб. Я пьянею, рассказывая историю, и чувствую счастье, обменивая уродство на красоту, скудность – на роскошь, сумрак – на радугу. Нет трамплина лучше пыльного темного закулисья, чтобы нырнуть из реальности в сон, в мечту.

Гастроли с «Мсье Ибрагимом» не дают мне хандрить. Я каждое утро знаю, зачем встаю: вечером у меня представление.

* * *

Первое за пятьдесят восемь лет Рождество без мамы.

Моя сестра, Ален, Стефан, Тибо приехали в наш загородный дом, чтобы провести праздничные дни вместе, поддержать друг друга.

Елка украшена, подарки завернуты, гирлянды висят во дворе и в комнатах, но я смотрю на декор из-за кулис и вижу, что он лишен магии: ель агонизирует, позолота шаров сусальна, лампочки только и делают, что жрут электричество. Плюс ко всему мы с Флоранс никак не настроимся на представление. Текст произносим как жалкие лицедеи, действие то и дело тормозит.

Я обожаю смотреть на лицо сестры, потому что чувствую не только братскую нежность, но и потрясение: она очень похожа на нашу мать.

* * *

Продажа квартиры, оценка имущества и дела с завещанием улажены.

Мы с сестрой наследуем деньги. Я шалею, узнав, о какой сумме идет речь. Во всем этом есть привкус абсурда и незавершенности.

– Сможешь сделать себе оригинальный подарок! – говорит Ян. – Нечто такое, что будет иметь смысл только для тебя.

Единственный подарок, о котором я думаю в Рождество, мне ни за что не получить. Мертвую ни за какие деньги не вернешь в мир живых.

* * *

Праздничные дни сменяются январским одиночеством.

Требуется весна, а я увяз в зиме.

* * *

Я больше не вижу снов.

Или не помню их.

* * *

– А как же твой долг быть счастливым, Эрик? Ну же, вспомни о самодисциплине!

* * *

«Дождитесь, когда вернется моя радость».

Так я назвал бы книгу о трауре, если бы взялся ее писать.

* * *

Я заканчиваю «Мадам Пылинску», повесть о приобщении к музыке, которое стало приобщением к жизни.

Забавно, что положительные силы питают мои книги, а не меня самого. Я сочиняю веселую сказку, в которой есть и тени, но свет побеждает, а моя повседневность остается мутной, лишенной жизненной силы.

Я потерял доступ к лучшему в себе, теперь оно доступно лишь моим читателям.

* * *

Ее величество Фуки вылизывается с религиозным усердием. Нога задрана вверх, язык приводит в порядок шерсть – она готовит торжественный выход на верхнюю ступеньку лестницы: ранг императрицы обязывает к совершенству и сенсационной сногсшибательности.

Моя псина стареет. Туалет теперь занимает больше времени, чем прежде…

Иногда я замечаю, как вздрагивают собачьи веки, это должно означать: «Ужасно, что я так высоко задрала планку!»

* * *

– Ты станешь дедом.

Я решаю, что ослышался, замираю с разинутым ртом и почти не дышу. Дурак дураком.

– Ты станешь дедом.

Значит, я не ослышался. Душу заполняет огромное, безразмерное счастье: Коломба, старшая из моих девочек, ждет ребенка.

* * *

Со вчерашнего вечера эта новость творит во мне алхимическое волшебство. Я меняюсь. Наполняюсь. Кровь быстрее течет по жилам. Грудь судорожно вздымается от прилива чувств.

Мамина смерть заставила меня думать, что будущее станет чередой смертей. Осень обещала окончательную и бесповоротную зиму, и вдруг Коломба объявила о приходе весны.

Она знает, как я ценю участливость родных, и сказала: «Ты станешь дедом», вместо того чтобы торжественно объявить: «Я жду ребенка!» Девочка превратила главнейшее для себя событие в подарок мне.

По всему телу, от головы до пяток, ползают мурашки счастья, щекоча кожу! Рождение ребенка несет мне возрождение.

* * *

У Коломбы с мамой возникли настоящие родственные отношения, они радовались возможности провести время вместе. Их объединяла общая сила. Однажды Коломба между делом просветила меня:

– Твоя мать – воительница. Я тоже.

Можно было бы посмеяться над словами этой молодой, худенькой, грациозной женщины с такими тонкими запястьями и лодыжками, что она часто покупает одежду в подростковом отделе, но Коломба борется и побеждает с первого удара своего сердца.

Она страдает редкой болезнью – муковисцидозом. Эта генетическая поломка увеличивает густоту слизи, та скапливается в легких и в пищеварительном тракте. Хрипота, кашель, мокрота, хронические бронхиты преследуют Коломбу с детства, она часто болеет возвратным воспалением легких, что создает трудности с дыханием. Слава богу, что Коломбу окружает сплоченная семья! Она занималась гимнастикой и акробатикой, хорошо училась, получила диплом юриста и стала судьей по семейному праву. Час в день в своей комнате, за закрытой дверью, она проводит сеанс дыхательной гимнастики и, несмотря на регулярный прием антибиотиков, выглядит сильной и решительной. Коломба производит на окружающих фантастическое впечатление, являя собой парадокс: мудрую душу в молодом теле. Ее лицу двадцать лет, улыбке – тысяча. Коломбе ве́дома хрупкость бытия, она ясно чувствует присутствие смерти рядом с собой. С университетских времен Коломба живет с Танкредом. Этот высоченный парень работает врачом и обожает искусство, и особенно театр.