Дневник утраченной любви - Эрик-Эмманюэль Шмитт

Я за секунду примирился со своим днем рождения. Он символизирует не ее уход, а нашу встречу, и отныне я буду праздновать его каждый год.

* * *

Сестра прислала мне фотографию: она, Ален и близнецы позируют на балконе альпийского шале. Их собственного шале! Мамины деньги помогли осуществиться мечте. Ура, все ликуют!

Я радуюсь за Фло и грызу себя: твоя очередь, давай придумывай, на что потратишь свою долю!

* * *

Я нашел воспоминанию правильное место в моей жизни: оно обогащает реальность, не заставляя ее блекнуть, уплотняет, а не стирает.

Мамины воспоминания добавляют параграфы к книге моего существования, а не обедняют ее.

* * *

Счастье – не дитя, оно вдовеет. Счастье жило, желало, любило, наслаждалось, плакало, терпело поражения, сожалело, надеялось, отчаивалось. Счастью ведомы цена людей, хрупкость жизни, роскошная привилегия быть живым, опьянение жизнью, эмоциями, оно присоединяется к миру и познает его красоту.

Истинное счастье не прячет свою зрелость, его лицо украшают тысячи морщин и сотни шрамов. Счастливым может быть только экс-несчастливый человек.

* * *

Этой ночью я снова вижу сон.

Мне больше девяноста лет, почти сто. Непонятно, дома я или в больничной палате, сознание мое хрупко. Я путаю часы, обстановку, бодрствование и сон. Я потерял собак, друзей, любимых… и собираюсь покинуть тех, кто моложе меня.

Кто-то нежно гладит меня по спине. Я поворачиваюсь, упираюсь затылком в подушку. Та же рука гладит мой лоб и щеки. Чье-то лицо склоняется надо мной, излучая нежность и свет.

– Ну как, хорошие были сны?

– Да, мама, сейчас расскажу.

* * *

Она шепчет, поет, чарует под моими пальцами. Бормочущая, шелестящая, она топает, раздувается, взрывается, потом успокаивается – яркая, золотистая, производящая мелодии, которые летят вдоль книг, сливаются в букет и устремляются вверх по широкой лестнице, неся тепло всему дому.

Мама здесь, у меня под пальцами. Я прикасаюсь к ней, она отвечает.

Я много месяцев искал способ сделать абстрактное ощутимым и наконец придумал, на что потратить мамины деньги.

До конца моей жизни маминым воплощением на земле будет концертный рояль. Николя Стави «представил» меня нескольким самым породистым парижским роялям, и я с первого взгляда влюбился в этот «Стейнвей». Правильнее будет сказать – с первого звука! Дитя ремесленника, этот «боевой конь» играл со многими симфоническими оркестрами, отзывался рукам самых выдающихся музыкантов, великих солистов, а теперь будет только моим. Я предоставляю заслуженному инструменту тихую жизнь на пенсии.

Мама здесь, под моими пальцами, говорит голосами Баха, Моцарта, Шопена, Форе, Дебюсси.

«Нет, ты не бросишь заниматься музыкой!» Однажды вечером мама решительно воспротивилась моей просьбе. В девять лет я очень захотел учиться играть на фортепиано, но к одиннадцати перестал прогрессировать и, непривычный к «сопротивлению материала», обозлился, невзлюбил преподавательницу, перестал работать – что только усугубило положение – и потребовал разрешения бросить бессмысленную пытку. На сей раз мама употребила власть и заявила: «Ты продолжишь заниматься!» Несколько месяцев спустя я преодолел трудности, собственное упрямство, и игра стала доставлять мне удовольствие. Я потом много раз мысленно благодарил маму, ведь пианино не только дает доступ к любой музыке, оно мой конфидент и психотерапевт.

Мама здесь, под моими пальцами, – сверкающая, чувственная, родная.

«Ты не бросишь заниматься музыкой». И не перестанешь любить красоту, дорожить искусством и всем, что возвышает, утешает, воспитывает и славит радость жизни.

Мертвые – это живые, которые нас сотворили. Их жизнь в ином мире зависит только от нас.

Мама умерла, но она не смертная женщина. Мама живет во мне, она – лучшая часть меня, мое божественное вдохновение. Радость жизни вернулась.

Сегодня утром мама жива и радует меня не в последний раз.