Гор - Виктория Ман

отражение: «Это правда так будет?». Так больно, страшно и неотвратимо. Когда никто не внемлет его последнему слову, когда ничего нельзя будет изменить. И когда не дрогнет ни один мускул на лице отца.

Меч выдвинут наполовину. Меч терпеливо ждет своего часа.

Над крышей кухни вьется струйка дыма. Княжич нерешительно останавливается на краю дорожки. Продрогший и потерянный, погрязший во внутреннем онемении, когда не остается ничего кроме странной осязаемой тишины.

Если он исчезнет, то заметит ли это хоть кто-нибудь кроме матушки и учителя? Хоть кто-нибудь станет оплакивать? Или он пропадет как Китка, о котором даже не помнит родная мать?

— Юный господин?

Поднимает слезящиеся глаза княжич, втягивая воздух сквозь стиснутые зубы. Ребёнок же стоит у калитки, ведущей к реке. Лохматый, опухший после сна и столь трогательно маленький и умопомрачительно уютный в воздушном звоне пробуждающейся жизни, что невольно колет в груди.

Прячется мальчик за кривой улыбкой. Моргает судорожно, отведя взгляд, чтобы не заметили уязвимость, тревогу, слабость. Прежде чем приблизиться к ребёнку. Ведро с водой в руках того.

— Ох, простите, но вы слишком рано, юный господин. Трапеза ещё не готова, — удрученный тон и зелень глаз. Лучистая, искристо неземная. Полна искреннего беспокойства.

Хочется княжичу прикоснуться к этому огоньку. Хочется привлечь к себе ребёнка, обнять бережно, словно самую хрупкую на всем белом свете вещь, найти успокоение, перенять себе частичку чистоты, хотя бы капельку.

Но не двигается мальчик. Отчаянно подбирает слова, только не ворочается язык. Не разлепить губ, не преступить грань, когда зазвучит голос, возвращая в действительность. Словно выросла стена. Плотная, промозглая, затягивающая туманными клубами, стылой болотной жижей.

Мечта замереть и остаться так навеки, бликом в гранях янтаря. Молчаливо глядящим в зеленые очи, ловящим беззаботный щебет птиц, вдыхающим терпкую прохладу, наполняющимся ею до кончиков пальцев. Ласковые поцелуи солнца. Тихо и сладко вокруг. Тихо и сладко, но коротко это мгновенье несбыточной сказки единения с миром.

— Юный господин, — приглушен детский голос. Серебро глаз дрожит в немой мольбе извечного страха за ледяной броней. — Вам дурное что-то приснилось?

Вздрагивает княжич. Опасение нахмурившихся бровей.

— Мне, когда плохое снится, тоже трудно начать говорить, — признается ребёнок доверительно, щурится лукаво. Тепло в груди мальчика разгорается. Течет по венам, согревая. — Мама говорила, что это точно застрять в паутине. Но я знаю, как вам помочь. Прошу, пойдемте!

Булькает вода в ведре, выплескивается через край. Скинуты сандалии, перепрыгнут порог. Встречает ребёнка ворчанием кухарка, а тот носится по кухне.

— Тётушка, рисовая булочка вчера оставалась…

— Там смотри, — взмах полной руки. — Я тебе на утро припасла. Ох, юный господин, — удивленно крякает кухарка, выглянув за дверь. Кланяется. — Простите, не приметила вас совсем, слепая дура. Чего изволите?

Но не успевает ответить княжич, потому что ребёнок, протиснувшись мимо кухарки, выскакивает на веранду. Улыбается добродушно, расправив плечи, расставив широко ноги.

— Вот, отведайте, юный господин, — протягивает на блюдце булочку. Круглую, белую, как огромная жемчужина. — И сразу хорошо вам станет. Обещаю!

— А ну цыц! — в ужасе вскрикивает кухарка. Норовит ухватить ребёнка за ворот, сбивчиво тараторя. — Простите его, юный господин, молю вас. Простите неразумного, — округляет глаза ребёнок точно нашкодивший кот. — Вчерашнюю булку подавать. Совсем ум потерял?

Только мальчишечьи пальцы уже взяли угощение. Неловкое:

— Спасибо, — повисает паузой.

Замирает кухарка, прерывисто дыша. Впилась в ткань на детской спине, привлекла к себе, спасая от кары. Княжич же успокаивающе улыбается уголками губ, прежде чем разделить булочку пополам. Сладкая начинка бобовой пасты. Сияет белизна волос, обрамляя посветлевший лик нимбом, протянута рука.

— Держи, — соприкасаются пальцы детей, отдавая половинку, принимая её. На краткое мгновенье делая таящееся за ней общим. — Это ведь твоя трапеза…

— Старший брат?

— Иди, — бросает фаворит своему спутнику, а взгляд провожает удаляющегося быстрым шагом княжича. Подозрение во мгле очей. — Я подойду позже.

Он действует по наитию. Стелется поступь, выискивая охотничьим псом. Больно умиротворенным было выражение мальчишечьего лица, больно до неправильного одухотворенным в своей скрытой радости. Сад по левую руку изнывает в щебете и стрекоте, особенно громких после ночной колыбели.

Ребёнок в форме служки пристроился на высоком пороге кухни. Угловатый, босоногий, кудрявый. Перетирает в глубокой ступе вымоченный в воде клейкий рис, мурча под нос веселый мотив, но, только заслышав шаги, замолкает. Поднимает на уставившегося на него молодого мужчину взгляд. Вороненок, приметивший в зарослях змею.

А змея воистину прекрасна. Тонкокостная, хорошо сложенная, обольстительно-гибкая, с чувственными губами, выразительными чертами и сусальными потоками кос. Порхающие движения покачиваются. Не весят ничего, но то иллюзия, ведь запросто способна свернуть в мгновенье ока шею змея.

Бездонные омуты очей окидывают от макушки до пят взглядом самодовольным, цепким. Сдирая кожу лоскуток за лоскутком, пробираясь внутрь.

— Приветствую вас, господин, — почтительно кланяется ребёнок, поднявшись. — Вы чего-то желаете? — нарочито глуповата улыбка.

Предвосхищает агат момент, когда детское лицо исказит тревога, когда страх запустит когти в щуплое тельце. Опирается вальяжно на столп фаворит.

— Поведай-ка, зачем княжеский сын сюда захаживал? — столь обманчив тон, столь будничен. Яд в сливовом вине. Златые косы мягче шелка, пахнут цитрусом масел. Звезда хрустальной сережки в левом ухе, но ведь не положены Стражам украшения.

— Вы про юного господина?

— Про него. Ты с ним говорил?

— Конечно, господин, — глуповатая улыбка становится ещё глупей, в зеленых глазах простодушие, от которого хочется скрипнуть зубами, злорадно рассмеяться. Но смех застревает в груди фаворита, потому что ребёнок пожимает плечами. — Как же юный господин может отдать приказ, если говорить со мной не станет.

Обнажаются ровные зубы. Длинные пальцы оглаживают эфес меча.

— И что же он тебе приказал?

— Юный господин изволил распорядиться, чтобы утреннюю трапезу ему подали в покои.

— И только?

— Да, господин.

Отстраняется от столпа фаворит. Поставив левую ногу на веранду, наклоняется к ребёнку. Глядит ласково, и ласка эта подобна ножу, что ведет по венам. Не пронзая, но готовясь в любой миг вспороть на потеху.

— Врешь?

— Что вы, господин! — взвивается ребёнок, не отстранившись. Заламывает брови в деланной обиде. — Мне экономка говорила, буду врать, меня накажут. Особенно о господах.

— Неужели?

— Да, господин. А я не хочу беды на свою голову.

Не моргает Сун. Ладонь его замирает у детского лица. Ребёнок с трудом удерживается, чтобы не посмотреть на неё, не съежиться, а ладонь ложится ему на голову, треплет грубо, сминая в пятерне на долгие секунды кудрявые волосы, будто примеряясь, как бы ухватить поудобней да побольней. Чтобы клоки разом вырывались, чтобы нельзя было убежать.

— Это правильно, — ластится низкое урчание.

— А вы, господин? — спрашивает ребёнок. Поддается вперед, заглядывая прямо в агатовые очи, да так, словно желает любоваться