Гор - Виктория Ман

— Шевелись, — подгоняет Нокко.

Черные волосы убраны в высокий пучок, украшенный голубой лентой. Мелкие шажки, лебединые: семенит служанка с деланной грацией, словно это она тут госпожа. Босые же ступни ребёнка шлепают по-утиному, затекшие руки еле удерживают вверенное богатство тканей.

Разморенная сонливость тает снаружи. Глухой раскат грома как обещание скорого избавления.

Две незнакомые служанки отворяют сёдзи. Принимают ткани. Распускаются бечевки, шелестит бумага. Нокко вытягивает шею, разглядывая с завистливым восторгом потоки парчи.

— Тут не всё, — старшая из незнакомых служанок хмурится, и Нокко сразу же всплескивает руками. Резко повернувшись, дергает ребёнка за рубаху на животе.

— Негодник, забыл-таки. А ну-ка беги обратно, — и не успевает ребёнок опомниться, как его толкают со всей силы, отчего он чуть не падает, врезавшись в стену. — Живо!

— Противная гадюка, — бормотание помогает выплеснуть обиду, а растирание унять боль в ушибленном плече.

Повороты. Не заплутать бы и не накликать ещё больший гнев.

— Я вам вот что скажу. Помните, ходили на реку стирать две недели тому назад?

Ребёнок невольно замедляет шаг, а хихикающий голосок становится громче, лоснится от жира:

— Нас тогда один из младших Стражей охранял. Молоденький, кареглазый, конопатый. Ладненький такой, одно загляденье! Вроде Киткой звать. Так Нокко пред ним и так, и сяк. То прогнется призывно в пояснице, то ворот отодвинет, словно ей жарко, то запястье ненароком обнажит иль голень. А то и вовсе неприкрыто глазками заиграет. А он бедный стоит, лицо каменное, непробиваемое, только взгляд! Ох, девоньки, взгляд пробирает аж до томления меж бедер. Отвести глаз никак этот Китка не мог от нашей Нокко. Точно бельчонок пред кошкой.

— Скорее голодный волк пред глупой овечкой.

— Вот потеха!

— Напросится ведь.

— Да пускай напросится. Интересно, какие они в постели? Верно ненастные и выносливые. Замучает ведь своей жаждой, измотает.

— Таких воинов грех не рискнуть захомутать.

— Глядишь, и замуж Нокко позовет.

— Он же Страж, какой замуж? Дурная твоя голова.

— Понесет ещё от него… И как быть тогда?

— Чего тебе, мальчик?

Взгляды красноречивее тысячи слов. Сплетаются в единую паутину, когда ребёнок, стушевавшись, бормочет:

— Ткани… не все принесли.

Прячут служанки коварные улыбки, вручая два свертка.

— Держи, милый мальчик, — щебечут елейно.

— Вот же бестолковый мальчишка! — брызжет яростью Нокко. — Обязательно его накажу, — кланяется служанкам княгини, которые деловито расправляют ткани.

Проверяют, прежде чем начать складывать. Ровны линии, уголок к уголку.

— Ткани принеси, — произносит старшая, не поворачивая головы, отчего щеки Нокко багровеют. — Нам госпоже новое платье готовить нужно.

Сердце заходится так, что кажется, должно разбиться о ребра. Ребёнок глотает злые слезы. Трет глаза, шмыгает, выдыхая сквозь зубы. Всё же побили. Затолкнули в комнату прямо в цепкий капкан. Щипали и заламывали руки, пока не заноют суставы, дергали за волосы, вырывая клоки, и скручивали кожу на предплечьях и голенях так, что жгло огнем, повалив на пол, наступали ногами.

— Будешь знать, бродяжка.

— Мелкий грязный уродец.

— Общипанная ворона.

— Гадюки. Мерзкие злобные гадюки, — неглубокий вдох, судорожное иканье. Пальцы приглаживают всклокоченные волосы, скулеж на дрожащих губах. — И ничего я не общипанный!

Хочется забиться в угол и разреветься как подобает, навзрыд, подвывая тоскливо, но вместо этого ребёнок бредет по коридорам. Давно сбился, ведь столь похожи внутренние убранства. Размеренный стук отвлекает от витиеватых проклятий, что обязаны покарать обидчиц аж до десятого колена.

Натянута тетива, прикрыт левый глаз. Рукав нижней рубахи, спущенный до пояса, следует за порывом ветра журавлиным крылом. По обнаженной левой руке княжича бегут мурашки, приятные, сглаживающие касания солнца. Отзываются внутри торжеством, когда с кратким хлопком стрела расстается с тетивой. Стук. Идеальное попадание.

Уголки тонких губ стремятся вверх, но, спохватившись, опускаются, ведь негоже показывать радость в пост. Новая стрела покидает колчан. Расправляются на вдохе ребра, расширяется грудная клетка. Прозрачная кожа светится изнутри словно мрамор. Прожилки вен, перекатываются канаты мышц. Хлопок.

Ребёнок тоненько охает, когда стрела вонзается аккурат вплотную к предыдущей. И этого звука оказывается достаточно. Морозное покалывание заставляет поёжиться, опасливо втянув голову в плечи, а столп, за которым притаился ребёнок, ощетинится мелкими иглами.

Звон окутывает маревом, вяжет язык, щекочет нёбо. Серебряные глаза пронзают, но на долю секунды в них отражается страх. Прежде чем глаза моргают, и звон гаснет. Страх сменяется удивлением, а после узнаванием.

Только ребёнок этого уже не видит. Согнувшись в поклоне, тараторит:

— Простите меня, юный господин, я не хотел вам мешать.

Шмыганье звучит некстати. Княжич растерянно поднимает брови, ребёнок же трет нос, не разгибая спины. Снова шмыгает. Закусывает губы, ругая самого себя, но шорох шагов уже направляется в его сторону.

— Простите, юный господин. Прошу вас.

Жест выпрямиться заменяет ответ. Только сделать это сложно, потому что лицо всё ещё красное, потому что кожа всё ещё горит, потому что глаза всё ещё заплаканные. Ребёнок, неловко убрав руки за спину, смотрит куда-то в сторону. На повисший рукав, на песок стрельбища, на тень, что выползает из-за деревьев. То тучи закрыли солнце. Гулкий рокот грома где-то над самой крышей.

— Я нисколько не сержусь, — вдруг произносит княжич. — Не надо плакать.

И звучит это так обескураживающе понимающе и вкрадчиво, так утешающе мягко, что ребёнок всё же поднимает взгляд. Мальчик отвечает уголками губ. Сверкает лед очей, неподдельный интерес в расширившихся зрачках. Изучает невесомо, прежде чем одарить теплом. Приглушенная просьба срывается с уст, когда мальчик наклоняется, словно кто-то может их подслушать:

— Сыграешь мне после окончания поста?

***

Фаворит хлопает в ладоши нарочито громко. Кичливо откидывает назад голову, подставляя кадык небу. Золотая копна собрана в косы, унизанные костяными бусинками на концах.

Поверженный Страж спешно поднимается на ноги, зажав порез на плече. Капает кровь. Ноздри фаворита раздуваются. Идет тренировка до первой крови, до первой боли. Своеобразное развлечение.

Победитель же отвешивает князю поклон, убирая меч в ножны. Щелчок, элегантно-звучный, приятный ощущением выполненного долга. Пушатся пшеничные волосы на висках, собранно выражение карих глаз, рассыпались веснушки по коже. Голубая нашивка на рукаве — знак младшего ранга. Голубая лента на рукояти меча — уже что-то иное.

Князь поощряет Китку кивком. Сидит, подняв правую ногу на веранду. Снежная гора. Сын по правую руку старается не привлекать лишнее внимание. Хоть его и не тронут. Не дорос ещё для настоящего клинка.

Фаворит же растянулся у хозяйских ног верным псом. Грызет травинку, не спуская глаз с Китки, который громко вопрошает у братьев:

— Кто желает быть следующим? — и кланяется вышедшему навстречу Стражу — коренастому мужчине с пылью седины на висках и рассеченной шрамом бровью.

Тот кланяется