Гор - Виктория Ман

причудливые ладони. Рассыпается солнечный свет на струны, ложится мелкими пятнами. Княжич пропускает вдох.

Соскальзывают пряди с шейки, трогательно обнажая затылок, когда ребёнок наклоняется к воде. Рассматривает что-то в глубине столь заговорщически таинственно, что княжич тоже опускается на корточки. Два отражения. Разглаживаются, прежде чем вновь заиграть переливами, обменяться красками.

— У нас возле дома был узкий канал с водой, — шепчет ребёнок. Тень ресниц, вороные вихры волос, запах османтуса и разгорячённой кожи. Так близко. Почти соприкасаются плечи. Не сводит очей княжич.

— Когда я был совсем маленьким, мне нравилось подолгу сидеть и наблюдать за тем, что там плавает. Веточки, обрывки тряпок, листья, мелкая рыбешка из реки. Или головастики. Иногда я даже придумывал истории про то, как они там живут целыми семьями, — ребёнок вдруг прыскает.

Малахит лесов встречается со студёной зимой. Стекает жар по мальчишечьей шее красными пятнами, касается живота, пронизывает до кончиков пальцев слабостью. Или это солнце припекает.

— Правда, вы бы наверняка нашли этот канал ужасно грязным, юный господин.

— Не знаю, — слабый порыв ветра подталкивает незримые нити над головами детей друг к другу. — Наверное, если бы ты поведал мне историю про этих рыбешек и головастиков, то мне бы понравилось за ними наблюдать.

Пляшут искорки на зеленой радужке, расширены зрачки, затягивают омутами. Обворожительно. Склоняет по-птичьи голову ребёнок, ладони на коленях, колени прижаты к груди.

— Расскажи мне, — просит княжич, легкость во всем теле, точно вот-вот воспарит он.

— О чем, юный господин? — поднимаются смоляные брови. Устраивается удобней ребёнок, открыта поза.

— О том, где был. О том, как там, по ту сторону стен, — повторяет позу княжич, пусть и выходит она ломче и скованней. — Я никогда не бывал в городе у подножия холма или в иных местах. Даже море вблизи не видел. Только храм мне дозволяется посещать время от времени по разрешению отца, — удивление на детском лице напротив, и мальчик улыбается отчего-то смущенный. — Потому расскажи мне свои истории.

***

Расписали листву яшмовые узоры. Опускаются сумерками раньше, скрадывая свет дня. Зацветает бассия. Далеко от поместья его хозяин, но ждут каждой редкой весточки от него. Кто с потаенной тревогой, кто с интересом иль волнением.

— Юный господин всё время проводит в занятиях.

— Неудивительно. Ему ведь нужно стать достойным отца.

— Господин будет горд. Хранит его Иссу от бед.

А в учебной комнате затеяна игра. Падают на пол деревянные палочки. Ложатся белой или черной стороной.

— Три очка, юный господин, — оглашает Тодо.

Катушки и конусы на узкой игральной доске. Преодолевают дом за домом, проходя жизненный цикл, чтобы первыми добраться до конца, ступить в Пустоту, оставив позор поражения сопернику.[1]

— Вы рискуете проиграть, учитель, — коварно улыбается княжич.

— Только потерь больше у вас, юный господин, — Тодо прячет кисти рук в рукава. Отросшие волосы, собранные в хвост, достают до лопаток. — Не отвлекайтесь от урока.

Горьковато-тягуче пахнет осенью в учебной комнате. Композиция из веерника, веточек с плодами хурьмы и соцветий целозии.

— Первый император происходил из Золотой касты. Он же основал династию Кин, что правит и ныне, — увлеченно рассказывает мальчик. Конус делает четыре шага вперед, палочки переходят Тодо для броска. — Его дочь пребывала в Небесном городе в момент Исхода, а потому погибла вместе с остальными жителями. Лишившись «чистой» наследницы, первому императору пришлось взять в жены деву из Медной касты. Она служила во дворце для увеселения правителя искусствами и принадлежала семье одного из Младших Наместников. Эта дева стала императору доброй супругой и родила ему сына.

— Однако… — катушка делает пять шагов, намеревается нагнать конус. Палочки вновь в руках Тодо. Дополнительный бросок.

— Однако именно смешение крови Золотой и Медной каст породило разногласия и привело к последующим четырем войнам Солнц. Медные дома посчитали, что раз в золотых правителях течет их кровь, то они тоже могут претендовать на высшую власть. И пусть императорский дом после стал заключать браки преимущественно внутри себя, Медные дома до сих пор продолжают выражать недовольство.

— Медь не может быть дороже золота, юный господин. А потому император никогда не отдаст власть Медным домам, — катушка перепрыгивает через конус, и княжич насупливается. Палочки летят на пол: две белых и две черных.

— Но ведь у них почти получилось. В одиннадцатилетний период регентства. Когда четвертый император скоропостижно скончался, оставив малолетнего наследника, именно отец его овдовевшей супруги, Старший Советник, взял власть. Та происходила из Медного дома и вышла за четвёртого императора ещё до его вступления на престол из-за трагической гибели старшего брата на охоте.

— Вы верно подметили, юный господин. Однако Старший Советник, став Регентом, не отдал приказ умертвить наследника. Он мечтал вырастить внука покорным своей воле, переплавить золото. К сожалению, замыслы Регента пошли прахом, когда его дочь, вдовствующая императрица, скончалась, а за ней последовал и он сам. Юного наследника взяла в плен коалиция Медных, создавшая Совет о Трех Главах, и заточила во дворце, где он протомился четыре года. Что было дальше, юный господин?

— Появился мой отец, — благоговение терпче и слаще засахаренных апельсиновых долек. Конус мстительно рубит посмевшую обогнать его катушку. — Он был Цветком в императорском саду и познакомился с наследником, когда тому исполнилось пятнадцать, а спустя год вернул ему трон в Ночь Багровых Слез.

— Империей правит сила, — стая катушек преследует по пятам, но конус у рубежа. — Таков девиз династии. И ваш отец, как любимая Хризантема действующего императора, является тому подтверждением. Придет время, вам исполнится шестнадцать, — княжич бросает палочки с вызовом. Последний ход. Тодо заранее разводит руками, признавая поражение. — И вы принесете присягу. Станете Цветком императорского сада наравне с вашим отцом…

— Больно ты слащавый.

— И тощий.

— В баню мыться со всеми не ходишь. Зато вот на женской половине я тебя видал. Неужто ты девка?

— Совсем дурак? — бросает ребёнок невозмутимо. Метет. А служки окружили. Щерятся, подначивают, огрызаются точно свора бродячих псов.

— Ну раз не девка, чего ты с экономкой в баню ходишь, а? Неужто старушки тебе любы? Морщинистая она небось, как залежалая слива.

Взрыв хохота, а ребёнок устало вздыхает, закатив глаза.

— Ты что ж, влюбился в неё? — спрашивает ехидно, отчего служка вмиг прекращает ухмыляться. — Раз тебе так любопытно, какая она под одежкой.

Лицо служки приобретает пунцовый оттенок. Его товарищи морщатся, плюются, встряхивают головами под дружное «фи».

— Ты что такое несешь, гаденыш?

— А чего я несу? Сам вызнать пытаешься.

— Как врежу тебе. Сразу личико будет…

— Ты уж изволь, определись, кто тебе мил — я или экономка? — оскабливается ребёнок, хоть страх выступает меж лопаток испариной, и резче шаркает метла. — А то я