Гор - Виктория Ман

глаза. Набрав полную грудь воздуха, украдкой бросает взгляд через плечо. Белесые зрачки бесследно растаяли во мгле. Только сердце стучит загнанно в груди, предрекая.

Процессия достигает города. Колосья пшеницы и зерна риса. Праздник урожая нынче пышен, а известия о победах князя лишь усиливают его беззаботный блеск. Покачиваются паланкины, купаются в гомоне и гвалте, переваливаясь словно по гребням волн. Княжич с жадностью созерцает людей вокруг, вереницы жилищ и улочек, фокусников и уличных актеров да самоцветные ряды ярмарки, что карабкается к стенам поместья.

Вдыхает жизнь, незнакомую, удивительную, доверительно цепляющуюся детской ручкой. Дитя на шее своего родителя. Машет паланкинам. Зависть. Болезненная зависть к тому, что княжич успевает представить. Радужный звон отпечатывается черной меткой разложения.

— Юный господин, — окликает Тодо.

Покрывало листьев на каменных плитах двора. Застыл у ворот княжич. Поместье за спиной истекает восторженным гомоном словно спелый плод соком. И пусть пир скромен, и гостей меньше привычного, но столь легко княгине, столь безотчетно радостно. Оттого румяно её лицо, оттого сверкают глаза, оттого льются речи родниковым ручьем.

— Ваша матушка ожидает.

— Учитель, почему вы не остались на празднество в городе? Там так красиво.

— Я не люблю толпу, юный господин, — Тодо становится подле, поводит плечами. Смятение в невзрачных чертах, чаинка родинки на подбородке. — Она пугает.

— Вы боитесь толпы? — недоверчиво поднимает бровь княжич. — Но ведь вы сопровождали меня и матушку вместе со всеми до храма.

— Потому что таково было веление.

— Тогда, если я повелю, как ваш господин, вы прекратите бояться?

Он дорос до середины груди учителя и будет необычайно высок, как и его отец, как и любой потомок Вестников, как и любой потомок настоящих людей. Статен, грозен.

— Прошу простить, юный господин, но у вас не получится. Все чего-то боятся в большей или меньшей степени, ведь страх — неотъемлемая часть бытия. В нем нет ничего противоестественного. И ничье повеление не может изменить заведенного порядка.

Мальчик поджимает губы. Скорбная потерянность, щемящее непонимание. Собственной природы, что обнажает нити. Тянутся те к людям, оплетают шеи, устремляясь к сердцам. Среди толпы вдруг возникает знакомая миниатюрная фигурка. Мчится, сломя голову.

— Учитель Тодо! — возглашает заливчато, подпрыгнув.

Тодо приходится подхватить ребёнка подмышки, чтобы тот ненароком не запнулся и не расшибся. Мальчик же замечает кленовые листья в кляре, когда ребёнок спешно раскланивается.

— Простите-простите. Я хотел вас угостить, учитель Тодо, — вдох-выдох, счастье бьет неиссякаемым ключом. — И вас, юный господин. Вы пробовали? Это вкусно! Прошу, угощайтесь.

***

— Ох, у меня вся кожа полопалась после стирки.

— Ты не смей одежду господскую замарать.

— Сколько снега. Давно такого не было.

Замело перила моста, белы ветви сливы. Прячет зонт лик своей хозяйки, а снег всё падает и падает пушистым пухом, скрадывая звуки, пока кисть прокладывает дорожку следов. Упражняется Тодо перед сном, а зима вступает в свои права за окном, начавшись в этом году раньше ожидаемого.

— Осторожно! С пылу с жару куда же хватаешь? — кудахчет взволнованно кухарка, но ребёнок уже перекидывает булочку с ладони на ладонь.

Дует спешно, жмурится от удовольствия, ухватив зубами за покатый белый бочок. Ало сладкое содержимое. Ребёнок причмокивает.

Раскраснелись уши и нос. Соломенная накидка болтается на щуплых плечах, корзина с дровами брошена у порога. Круглый божок с насупленными бровями и щетками усов примостился на деревянном мешочке риса на полке в углу кухни. Черны зрачки огромных глаз, выцвели некогда насыщенно алые бока.[2]

— Там так холодно, тётушка! — облизывает липкие пальцы ребёнок. Кухарка подвешивает на крючок чайник, весело потрескивают поленья в очаге. — И темень. Ни зги не видать!

— Мой сын сказал, вы прекрасно рисуете, — княгиня купается в оттенках изумрудно-желтого. Узор из стеблей бамбука с позолоченными шапками снега, светло-розовая изнанка ворота.

Уголь в жаровне — прожилки сардоникса. Сад дышит морозным покоем. Серп месяца повис на морионовом полотне.

— Верно, госпожа, — соглашается Тодо. — Я рисую, но насколько прекрасно — судить не мне.

Тень улыбки на скорбных губах. Холод проникает через щель в приоткрытой створке окна. Она видела, она знает. Тодо стоит лучше прятать свои работы, потому что верные служанки хорошо выполняют приказы своей хозяйки.

— Я хочу, чтобы вы кое-что сделали для меня, — мрак длинных ресниц. — Вы рисуете людей?

— Что вы, госпожа. Это запрещено.

— Неужели?

Поправляется Тодо, спохватившись:

— У простых смертных нельзя изображать только лица, но знатных господ нельзя изображать прижизненно вовсе.

— Прижизненно, — цитрины рясн похожи на крупные дождевые капли в лучах закатного солнца. — Я не буду просить вас о чем-то запретном, Тодо, — взгляд сапфировых очей обращается к саду. — Но я хочу, чтобы вы изобразили для меня двух людей. Я постараюсь описать их так подробно, как смогу, а вы вернете мне их облик…

— Так нечестно, юный господин! — визжит ребёнок.

Пытается убежать, но хватает рука за шиворот, роняет в сугроб. Закидывает сверху снегом, пока барахтается ребёнок, пока хохочет, безуспешно пытаясь перевернуться на живот. Загребает полные ладони, бросает прямо в лицо нависшего княжича.

Жмурятся студёные глаза. Выпускают руки, позволяя ускользнуть, а радужные блики вспыхивают призраками. Опадает снег, так и не коснувшись кожи. Облизывает губы мальчик, глядит мрачно и хищно. Вздымается учащенно грудь. Не по-господски это. А жарко, жарко, словно наступило лето.

— Вспомни, ты первый бросил в меня снежок.

— Но помилуйте, я же не в вас хотел, а в сосульку!

Взлохмаченные черные волосы топорщатся влажным хохолком на макушке. Запыхался ребёнок, утирает рукавом невольно выступившие слезы, зарделись щеки.

— Вы ужасно жестокий, — произносит прерывисто. — И ужасно сильный. Но я вас всё же одолею и восстановлю своё доброе имя! — взмах, взлетает снег.

Бросается вперед княжич, ныряя прямо в снежные волны и удерживая проснувшийся было звон, встрепенувшийся на защиту. Удивлённо поднимает брови ребёнок.

— Простите, — лепечет робко. Тает на пальцах снег.

А княжич стоит на коленях пред ребёнком. Улыбается хрустальными ресницами, прежде чем схватить за щиколотки, вновь уронить в сугроб, навалиться сверху, перехватывая поперек тела и отрывая от земли с изумительной легкостью в попытке самому подняться на ноги и протащить так извивающуюся добычу до кухни. Сучит ногами ребёнок, цепляется кошкой за верхнюю накидку на спине мальчика, захлебывается хохотом:

— Пощадите! Пощадите меня! Юный господин.

Мать и сын трапезничают, сидя бок о бок. Провожают старый год и встречают новый в день зимнего солнцестояния.

Ломятся столики от яств. Тушеные овощи в прозрачных нитях лапши точно бабочки в паутине. Ломтики лосося, слезинки риса, угорь в карамели, оленина в кисло-сладком соусе. Полумесяцы из тонкого теста припорошены крошкой зеленого лука. Креветки в панировке словно увиты кружевом. Резные пряники — бутоны жасмина. Символы