Хейсар - Василий Горъ

Она промолчала. А через мгновение равнодушно поинтересовалась:

— Ты не поможешь мне помыть волосы?

…Легли порознь: она — на кровати, я — на лавке, приставленной к двери. И уставились в потолок. О чем думала она, я не знаю. Но исходящую от нее боль я чувствовал чуть ли не сильнее, чем свою.

Пока из таверны доносился гомон подвыпивших постояльцев, время еще как‑то двигалось. А когда угомонились даже повара, оно окончательно остановилось. И я начал сходить с ума.

Сначала обострился слух — я начал слышать не только дыхание Мэй и шелест простыней и одеяла в те редкие моменты, когда она шевелилась, но и стук ее сердца. Через какое‑то время появились запахи — аромат мыльного корня, чистых волос и кожи. Причем так остро, как будто я лежал рядом с ней. А следом за запахами — образы: волосы, разметавшиеся по подушке, бледное заплаканное личико, темное пятнышко на прокушенной губе, вздрагивающий подбородок, тоненькая шейка и руки, безвольно лежащие поверх одеяла.

Я слышал, чувствовал, видел ее. И совершенно точно знал, что она точно так же слышит, чувствует и видит меня.

Сколько времени мы провели, утопая друг у друга в душе, — я не знаю. Зато помню, что боль, став совершенно невыносимой, сменилась отчаянием. Отчаяние, постепенно достигнув какого‑то предела, — мрачной решимостью. А решимость… решимость ударила в сердце вспышкой боли.

Самой настоящей, заставляющей неметь левую руку и отдающейся в мизинец.

Я сжал зубы и остался лежать. А Мэй встала.

Встала, постояла и пошла ко мне. Обуреваемая чем‑то непонятным.

Когда я приподнялся на локте и посмотрел на нее — не помню. Помню только ее взгляд, отблески мерной свечи на заплаканных щеках и улыбку.

Не добрую, не нежную, не злую — сумасшедшую!

И рождающийся в моей душе страх…

…Когда она склонилась надо мной и потянулась к моим волосам, я зажмурился, затаил дыхание и на миг вывалился из реальности. Поэтому, услышав шелест стали, не сразу понял, что это — мой собственный кинжал, который я положил в изголовье вместо отданного Латирдану посоха.

А когда понял, то рванулся к Мэй. Изо всех сил. И вцепился в ее запястье за мгновение до того, как она ударила себя под левую грудь…

— Вот и все… — выпустив из пальцев клинок, устало выдохнула она. — Ты меня спас. Значит, сделал последний Шаг и должен уйти…

— Что?

— Я уйду с тобой…

Первый день третьей десятины первого травника.

…Глава Ирригардского братства Пепла усиленно строил из себя короля — восседал на кресле, явно скопированном с малого трона Латирданов, демонстративно поглаживал рукоять короны[79]и смотрел не на Бельварда, а сквозь него. Увы, ни все вышеперечисленное, ни одежда, явно сшитая на заказ у лучших портных Аверона, ни дорогие перстни, унизывающие пальцы, не давали самого главного — врожденной уверенности в себе: Сулхар по прозвищу Белый держал голову как черный, спину — как черный и даже кивал как черный.

Хотя нет, не кивал — таращился в противоположную стену и шевелил губами. Так, словно говорил сам с собой.

Минуту. Две. Пять. Десять. Потом начал кусать ус, не замечая, что в глазах Бельварда разгораются икорки гнева.

Минут через пятнадцать смотреть на бесстрастное лицо Серого порядком надоело, и юноша, сжав кулаки, повторил свое предложение:

— Мне нужны две твои лучшие пятерки. Если они сделают дело, ты получишь две сотни золотых…

Сулхар постучал пальцами по крестовине меча и наконец изволил посмотреть на гостя:

— Братство не связывается с хейсарами. И с Бездушными — тоже…

— Боитесь? — презрительно усмехнулся юноша.

Серый равнодушно пожал плечами:

— Золото нужно живым. А вы предлагаете нам не только дело, но и месть шаргайльцев с Посмертным Проклятием Бездушного…

— Хейсаров — восемь, Бездушный — один! — возмутился Бельвард. — А две пятерки, которые мне нужны, — это целый десяток! Если твои люди не промахнутся, то мстить и проклинать будет некому!

Глава братства Пепла криво усмехнулся:

— А если промахнутся?

Юноша невольно дотронулся до повязки, прикрывающей пустую глазницу, поймал насмешливый взгляд собеседника и разозлился:

— Я, кажется, просил лучших!

— Хорошая пятерка приносит Братству пару сотен золотых. Каждый год. Лучшая — вдвое больше. Ну и ради чего мне ими рисковать?

Бельвард раздул ноздри, сжал зубы и… ухмыльнулся:

— Хорошо, давай по — другому: ты выделяешь мне столько людей, сколько считаешь нужным. Я плачу пять десятков желтков сейчас, двести пятьдесят — после дела и забываю обо всем, что видел…

Белый проследил за взглядом, направленным на его корону, и нехорошо прищурился:

— Я — ветер в ночи: сегодня — есть, а завтра — нет. Вы — мясо[80], у которого есть имя, дом и близкие. Разницу чувствуете?

— Ты мне угрожаешь? — взбеленился Бельвард, потянулся к рукояти кинжала и сделал вид, что собирался почесать живот: телохранители главы Ирригардского братства Пепла среагировали на его движение уж слишком быстро!

Серый его жеста «не заметил»:

— Нет. Я отвечаю на предложение с намеком …

Юноша сжал зубы, развернулся на месте, шагнул к двери и услышал тихий смешок:

— Не торопитесь уходить — вы меня не дослушали…

…Первая пятерка Серых догнала Бельварда перед самыми Южными воротами. И, подав условный знак, унеслась вперед. Вторая пристроилась к нему сразу после того, как он въехал в лес, а третья и четвертая объявились после заката, как раз перед тем, как Бельвард и его «свита» добрались до дорожки, ведущей к постоялому двору «Волчье Логово».

Как и обещал Сулхар, последние восседали на неплохих тирренских скакунах и щеголяли в одежде родовых цветов баронов Гетри[81].

Один из них — сухой и на редкость жилистый парень лиственей эдак двадцати, восседавший на коне с грацией степняка, — мигом спешился, вытащил из переметных сумок пару увесистых свертков и с улыбкой предложил Бельварду прогуляться «до ветру».