Хейсар - Василий Горъ

Второй день второй десятины первого травника.

…Протиснувшись сквозь прутья покосившегося плетня, донельзя грязный полуторагодовалый хряк забавно пошевелил пятачком и, хрюкнув, с деловым видом отправился исследовать соседский двор. Заглянул в рассохшееся ведро, обнюхал пыльный мешок из‑под муки, сделал шаг в направлении обглоданной кости, валяющейся рядом с собачьей конурой, увидел хмурую морду ее обитателя и замер.

Дикая помесь ларранской сторожевой и волка лениво оторвала голову от передних лап и предупредительно рыкнула.

Хряк презрительно фыркнул и взрыл землю правым передним копытцем.

Не ответить на вызов пес не смог и, в мгновение ока оказавшись на ногах, молча рванул в атаку.

Короткий разгон, прыжок — и подранный свиненок, истошно визжа, бросился наутек. Но не тут‑то было — вошедший в раж преследователь вцепился ему в загривок и коротким, но мощным рывком могучей шеи сбил хряка с ног.

Массивная трехведерная колода, ненароком задетая кем‑то из них, перышком отлетела в сторону и зацепила рогатину, подпиравшую веревку с вывешенным на ней бельем. Полощущееся на ветру тряпье мигом оказалось на земле, а через пару ударов сердца по одной из простыней пронесся окровавленный, оглушительно верещащий хряк…

…Добрых минуты три ларранский ублюдок творил со своей жертвой что хотел, а потом в покосившемся сарае раздался возмущенный вопль, и во двор вылетела тощая, похожая на скелет, обтянутый кожей, молодка лиственей эдак восемнадцати — двадцати.

Увидев, во что превратилось ее белье, девица побагровела от бешенства, уперла в бока кулаки и заорала на всю Черную Слободу:

— Малашка, курица ты нетоптаная! Ты че там, спишь, шоли? Разуй бельма, овца колченогая, — твой вшивый боров рвет мое белье!!!

— Это я‑то нетоптаная? Да я Найяру родила раньше, чем тя от сиськи оторвали!!! — донеслось из‑за плетня.

— Борова забери, ты, тугоухая старуха! Он мне уже все белье изгваздал, слышишь?!

— Кто старуха, я старуха? Да ты на себя пасмари!!! На тя без слез не взглянешь — вон — а, одни кожа да кости! Потому — та на тя даж плешивый кобеляка не позарится!

— Да ты че? Правда, шоль? А чей — та вчерась, кады я Мутьку доила, твой через забор пялился та — й вздыхал, як телок увечный?

В соседнем дворе что‑то громыхнуло, и над плетнем показалась голова и плечи дородной бабищи, выглядящей вдвое старше молодки:

— Эт хто, Анвирка, шоль?

— А хто ишо у нас плешивый кобеляка?

— Да ты… ты… да я те ща, вертихвостка кривоногая, все космы — т нечесаные повыдергаю!

— Грабли коротки!!!

— Эт у меня — т коротки?!

— И у тебя, и у твоего Анвирки…

…Поняв, что бабская свара вот — вот перерастет в потасовку, Бельвард презрительно поморщился, отвернулся от окна и… наткнулся взглядом на невесть откуда взявшегося в комнате Слизня:

— Ты уже вернулся?

— Да, ваш — мл — сть… — кивнул Серый[1]. — Только что…

— Ну и?

— Приехал…

Юноша взвыл:

— И ты молчишь?!

— Я позвал, ваш — мл — сть, а вы не услышали…

С ненавистью покосившись на окно, за которым продолжалась перебранка, Бельвард сжал кулаки и с огромным трудом заставил себя успокоиться:

— Взяли?

— Да…

— Тогда веди!!!

…Дом на углу улицы Трех Снопов и Заречной сиял, как донжон замка Увераш в ночь перед Солнцеворотом[2]: окна второго этажа, затянутые стеклом, а не бычьими пузырями и завешенные самыми настоящими занавесками, горели светом масляных светильников, а по обе стороны от двери во двор полыхали факелы.

Здесь, в Черной Слободе, такое буйство огня и света выглядело довольно странно, поэтому первое, что сделал Бельвард, подобравшись вплотную к забору, — это нашел подходящую щель между досок и вгляделся в закрытый возок, стоящий в самой середине двора.

Как он и предполагал, «доживающий свои дни рыдван на колесах» оказался на ремнях[3]— значит, вышел из рук не самого дешевого каретного мастера и изначально предназначался для выездов инкогнито! Через мгновение, оценив стать невзрачных, но от этого не менее выносливых и дорогих скарцев[4], он повернулся к Слизню и с усмешкой поинтересовался:

— Купчиха, говоришь?

Серый недоуменно хмыкнул, потом приник к щели и с хрустом почесал небритый подбородок:

— Мде — е-е…

— Вот тебе и «мде»… — шепотом передразнил его Бельвард. — Белая[5], причем не из последних…

Слизень согласно кивнул, потом повернулся к нему лицом и угрюмо вздохнул:

— Мы ворохнулись[6]… Но уже отелились[7]. Что вы хотите в ответку[8]?

— Чего?

— Мы ошиблись, ваша милость. И уже закончили работу. Значит, вы вправе уменьшить оплату или не заплатить нам ни копья[9]…

Рвать только что налаженные связи с Серыми ради жизни какой‑то там дворянки, и тем паче из‑за собственной жадности, Бельвард не собирался. Поэтому представил, что бы в этой ситуации сказал его отец, и хмуро сдвинул брови к переносице:

— Боюсь, ее смерть создаст мне определенные проблемы. Радовать это не может, поэтому…

Слизень ощутимо напрягся.

Юноша расчетливо выдержал довольно длинную паузу и, решив, что заставил Слизня оценить всю глубину сделанной им ошибки, криво усмехнулся:

— …поэтому ты будешь должен мне одну услугу! А за это дело — если, конечно, вы взяли того, кого обещали, — я заплачу вам всю сумму до последнего желтка[10]…