Хейсар - Василий Горъ

Когда там, в картинке, он, наконец, касался ее кончиком языка, у меня темнело в глазах и начинала кружиться голова. Поэтому я откидывала на плечи капюшон, вглядывалась в клочья серых облаков, почти касающихся вершин деревьев, и молилась всем Богам сразу, чтобы дороги развезло и мы застряли на постоялом дворе хотя бы на десятину…

…Увы, Богам оказалось не до меня — минут за десять до того, как мы добрались до покосившегося столба, с которого скалился выбеленный временем медвежий череп, дождик практически перестал, а на небе появились ярко — синие просветы.

Поняв, что десятины в постели с Кромом, скорее всего, не будет, я угрюмо вздохнула и поймала на себе встревоженный взгляд Этерии Кейвази.

Я непонимающе нахмурилась и направила кобылку поближе к ней.

— Мэй, что произошло в лесу? Ты сама не своя…

— Вроде ничего…

— А если подумать?

— Я поняла смысл одного из самых странных изречений Игенора Мудрого… — неожиданно для себя ляпнула я. — «Жить надо так быстро, как будто живешь последний час. И так медленно, как будто впереди — Вечность…»

Баронесса сглотнула, покосилась на Крома, потом посмотрела на меня расширенными от ужаса глазами и почти неслышно спросила:

— А как же долг перед короной и родом?

…По лестнице я поднималась как на эшафот — медленно — медленно, ничего не видя перед собой и, кажется, даже не думая. Хотя нет, думая — в голове билось одно — единственное слово: «Должна… Должна… Должна…» И все глубже вбивало меня в омут отчаяния.

Скрип двери, шлепок переметных сумок, хлопок закрывающихся ставней, топот ног водоносов — каждый звук, доносящийся до меня, я не слышала, а ощущала. Кожей. С большой задержкой. И словно через толстенную подушку.

Прикосновения — тоже: то, что Кром поставил меня на ноги и помогает раздеться, я почувствовала только тогда, когда осталась в одном белье.

Потом поняла, что он делает, вздрогнула, позволила ему стянуть с меня нижнюю рубашку, на негнущихся ногах подошла к бочке с водой, представила, как он положит голову на ее край и уставится мне в глаза и… заревела.

Купание было забыто в то же мгновение — Меченый подхватил меня на руки, в два прыжка донес до кровати, завернул в одеяло, посадил к себе на колени и нежно прижал к груди. Потом закрыл глаза, осторожно провел ладонью по моим волосам, прикоснулся пальцем к кончику носа, дотронулся до губ и улыбнулся:

— Ты красивая… Очень — очень… Слышишь?

Я слышала, но говорить не могла.

— Мне безумно нравится твоя улыбка, Половинка… Нет, не Половинка, а Огонек! Маленький, но теплый и яркий — яркий…

Я уткнулась носом в его мокрый нагрудник и заплакала еще горше — он чувствовал то же, что и я, а я…

— Когда ты улыбаешься, мне становится теплее…

Меня заколотило.

— …а когда ты плачешь, я замерзаю. И снова превращаюсь в того самого Бездушного, который когда‑то вошел в захаб вашего родового замка…

«Родового?» — мысленно переспросила я и застонала.

— …в холодного, равнодушного и почти мертвого…

— Ты не холодный, не равнодушный и не мертвый!!! — всхлипнула я.

— Это потому, что ты меня отогрела! А если будешь плакать, я умру. И на этот раз — окончательно…

«Умрет. А я — вместе с ним… — обреченно подумала я и криво усмехнулась: — Тогда все закончится. И для него, и для меня…»

— Эй, Огонек, ты, кажется, собиралась со мной о чем‑то говорить…

Я заглянула в его глаза и поняла, что еще мгновение — и я не смогу сказать ему то, что собиралась!

Зажмурилась, нащупала рукой бедро и изо всех сил впилась в него ногтями.

Больно не было. Совсем. Так, где‑то на краю сознания что‑то кольнуло.

— Огонек, мне не нравится твой взгляд… — испуганно выдохнул Кром. — Ты меня пугаешь!!!

«Я должна… Я должна! Я — должна!!!» — мысленно заорала я и представила себе голос отца:

— …Корона, род, ты. И никак иначе…

— Папа, а как же Слово?

— Прежде, чем что‑то обещать — думай…

— А… честь?

— Честь — превыше всего…

Слезы высохли сами собой:

— Положи меня на постель, пожалуйста…

Положил. Осторожно, как белогорскую вазу. И нехотя убрал руки.

Я выпростала руку из‑под одеяла, убрала с лица мокрые волосы и вздохнула:

— На мне — долг. Перед тобой, короной и родом. Я разделю твою жизнь, как только ты скажешь. Но до этого сделаю все, чтобы оставить наследника…

Девятый день второй десятины первого травника.

…Назвать деревней пяток ветхих домишек и пару разваливающихся сараев, испуганно жмущихся к придорожному трактиру, у меня бы не повернулся язык. Выселком[78], усадьбой, даже хутором — да, но никак не деревней. А Мэй назвала не задумываясь. Вернее, попросила представить, что это — деревня.

Женихи попытались: Медвежья Лапа нахмурил брови и кивнул, Сокол — подергал себя за ус, а Ночная Тишь почесал затылок и улыбнулся.

— А теперь скажите мне, какие налоги и почему вы бы с нее брали…

Итлар из рода Максудов ошалело посмотрел на покосившийся плетень придорожного трактира, а потом перевел взгляд на мою гард’эйт:

— Налоги? Мы?

Мэй бесстрастно пожала плечами:

— Лен д’Атерн — это не только замок, но и четыре с лишним десятка деревень, а также пашни, луга, озера, реки и дороги. Я хочу быть уверена, что мужчина, который претендует на мое Слово, не только храбрый воин, но и бережливый хозяин…

Унгар и Итлар пошли пятнами, а Медвежья Лапа потянулся к рукояти Волчьего Клыка и зарычал:

— Мы — воины, а не женщины!

— Барон — это не воин, а вождь! И в его руке не только меч, но и судьбы сотен, а то и тысяч людей…

— Для того чтобы взимать налоги, нужны мытари… — покосившись на старшего брата, буркнул Ночная Тишь.

— И управляющий… — поддержал его Сокол.

— Мытари налоги собирают, а не назначают. Поэтому они и не несут никакой ответственности, — усмехнулась леди Этерия. — А управляющий без присмотра — вор…

Хейсары переглянулись и одновременно пожали плечами:

— Мы будем его проверять…

— Как? — удивилась баронесса. — Смотреть в записи, грозно хмуриться и тискать рукояти своих наш’ги?