Хейсар - Василий Горъ

— А что скажет ее хозяин?

— Хм… А ты с ним пообщайся… Скажи, что я приехал, чтобы ее забрать. Что мы с ней поговорили, и она согласилась переселиться в мой замок… — Юноша сорвал с пояса кошель, высыпал на ладонь десятка полтора желтков и протянул их Серому: — А это — ему. На новую служанку…

Штырь алчно оскалился:

— Не многовато за девку‑то?

— Разберись сам. Останется лишнее — возьмешь себе…

— Ха!!!

— Только учти — если мой уговор с Сулхаром сорвется из‑за твоей жадности, то вина за это ляжет на тебя…

Серый посерьезнел, убрал монеты за пазуху и кивнул:

— Сделаю как надо — ть…

— Я тебя услышал…

…Закрыв за собой дверь и задвинув засов, Бельвард облегченно выдохнул, повернулся к кровати и закусил губу — Браня лежала по — другому: ближе к краю, не на боку, а на спине и явно прятала взгляд!

Мазнув взглядом по торчащему сквозь шнуровку соску, юноша метнулся к окну, проверил запоры и криво усмехнулся: нижний был открыт. А верхний — нет!

— Шустрая… — усмехнулся он. — Даже очень! А ведь мы вроде бы договаривались… Ну, и как мне теперь тебя наказать?

Девушка зажмурилась и замотала головой.

— Что, никак?

Кивнула.

Бельвард подошел к кровати, сел на краешек и прикоснулся к аппетитному холмику груди:

— Совсем — совсем никак?

Девушка побледнела и кивнула еще раз.

Юноша облизнул враз пересохшие губы и прилег. Рядом. Так, чтобы чувствовать бедром ее бедро:

— То есть мне что, всю ночь просто спать?

Она задрожала и пожала плечами.

— Не смогу… — хрипло выдохнул он: — Ты же только что сама дала мне понять, что если я засну — ты убежишь. А это в мои планы не входит. Опять же, уснуть рядом с такой красивой девушкой, как ты, сможет только младенец. Или немощный старик…

Браня открыла глаза, гневно уставилась на Бельварда и демонстративно сжала колени.

Он ухмыльнулся, вытащил из ножен кинжал и положил его на ее правую грудь. Потом выждал несколько мгновений, пропустил пальцы сквозь шнуровку и сжал ладонью левую:

— Выбор понятен?

Девушка тихонечко застонала.

Потом ее колени дрогнули и раздвинулись…

Третий день третьей десятины первого травника.

— …Пя — а-ать десятков и три со — о-охи… Сы — ы-ы каждой — по ды — ыва ка — а-апья и семь ме — е-едяшек… Па — а-алучаецца… па — а-алучаецца… — Ночная Тишь закатил глаза, потер переносицу и тяжело вздохнул: — Получается о — о-очень много…

— «О — о-очень много» — это сколько? — ехидно поддел его старший брат.

— Сейчас посчитаю… — Унгар затер ладонью свои же собственные записи, вытащил из сапога деревянное «перо» и решительно начертил на земле две вертикальные полоски: — Это — копья с одной сохи…

…Как обычно, он торопился. Поэтому вместо пятидесяти трех пар начертил сорок девять — что для него было довольно хорошо. И принялся считать.

Высунутый кончик языка, прикосновения к переносице и пылкие взгляды в мою сторону помогали как‑то не очень, поэтому результат у него получился умопомрачительный — девяносто одна монета. Дальше — хуже: вместо пятидесяти трех рядов по семь черточек он нарисовал сорок четыре по семь, четыре — по восемь и две — по шесть.

После перепроверки одна «восьмерка» лишилась лишней черты, а «шестерка» обрела недостающее. Что никак не сказалось на результате — после завершения расчетов толковейший из моих женихов выдал умопомрачительную сумму: один желток, тридцать семь копий и восемь медяшек[83]!

— Ты только что выбросил в пропасть двадцать шесть серебряных и тринадцать медных монет… — буркнула я. — И это — с одного лишь посошного налога. А что будет после подсчета остальных? Пустишь лен по ветру?

Ночная Тишь вспыхнул и с вызовом посмотрел на меня:

— У меня достаточно денег, чтобы…

— …позволять себе ошибаться? — перебил его Вага. И, виновато посмотрев на меня, затараторил: — Пойми, дурень, цифры — это тот же меч: каждая ошибка, которую ты делаешь, ранит! Причем не только тебя, но и весь твой род! А еще показывает твою слабость перед теми, кто ПОНИМАЕТ!!!

Юноша набычился:

— Я считал!

— Ты спешишь, поэтому делаешь ошибки…

— Бьешь туда, где противника нет… — хохотнул Полуночник, — не было и не будет!

— Зато я все‑таки бью! А ты до сих пор ходишь по кругу[84]!

Он был прав: за два дня обучения Даратар из рода Оноирэ научился писать всего четыре буквы. Те, из которых складывалось его имя. А считать не умел совсем.

— Я быстро учусь!

— Быстро? Да ты что? Может, напишешь мне слово «Шар гайл»? Или «Аверон»? Или «Оноирэ»?

Полуночник скрипнул зубами, покосился на свой «пергамент» — участок земли, исчерканный кривыми буквами «о», выхватил из ножен наш’ги и чиркнул себя по предплечью:

— Напишу. Завтра вечером. Слово!

«Напишет…» — угрюмо подумала я и взглядом показала Унгару на его «расчеты».

Почувствовав мое недовольство, Ночная Тишь мгновенно забыл и про Даратара, и про его Слово. И принялся затирать сапогом свои ошибки.

На мой взгляд — зря: проще было их внимательно пересчитать и добавить недостающее.

— Он упрямый… — остановившись рядом со мной, еле слышно выдохнул Крыло Бури. — Научится…

— Упрямый… — эхом ответила я и опустила взгляд, чтобы Вага не увидел слез в моих глазах.

Не увидел. Но почувствовал: присел рядом, испытующе заглянул мне в глаза и поинтересовался, что именно мне не нравится в его младшем брате.

— Что тебе не нравится во мне, в леди Этерии или в Тиль? — вырвалось у меня.

— Нравится… Все… Но…

— Твое сердце принадлежит другой. Так?

— Да, ашиара…

«Мое — тоже…» — хотела сказать я. Но сказала совсем другое:

— А у меня сердца[85]нет…

Крыло Бури покосился на брата, сосредоточенно рисующего очередные полоски, и сказал:

— Он — лучший…

«А у тебя долг перед короной и родом…» — послышалось мне.