Скажи мне все - Камбрия Брокманн

«Гринхаус» был одним из самых новых учебных корпусов; его строительство спонсировал какой-то богатый тип, давным-давно учившийся в Хоторне. В центре каждого этажа располагалась обширная рекреация с диванами и камином; там было куда уютнее, чем в библиотеке. Не было ничего необычного в том, что профессора и студенты сидели в одном помещении – предполагалось, что это создает приятную атмосферу для обсуждения научных вопросов.

– О-о, – выдохнула Шеннон, широко раскрыв глаза, – бедный Хейл!

– Ну да, ясное дело. Вот зачем она так с ним? Я имею в виду, он, конечно, ботан, но он милый. На мой вкус – слишком милый. Слишком… цельный. Я уверена, что встречаться с ним скучно.

– Так тебе нравятся тупые козлы? – поддразнила ее Шеннон. Аманда закатила глаза.

– Заткнись; ты же знаешь, что я имею в виду.

– Так ее выгонят? – спросила я, стараясь придать голосу заинтересованные интонации.

– Ну, я не знаю… Кому какое дело? Это просто дикий скандал. И к тому же я не думаю, что за такое выгоняют. По-моему, программа магистратуры – это не то, что просто колледж. В крайнем случае уволят этого профессора. Я имею в виду, трахать-то можно кого угодно, но только если от этого никто не страдает, – заявила Аманда.

Я оперлась лбом о ладонь. Несколько секунд мы все молчали.

– Знаешь, – сказала Аманда, глядя на меня, – похоже, ты нравишься Хейлу, Малин.

Я не ответила, но та не отставала.

– Что он вообще сказал тебе после того семинара?

Ей было завидно, что Хейл подошел не к ней. Я предпочла бы, чтобы он выбрал ее. Мне же лучше, если Хейл будет уделять внимание другим, тогда я смогу остаться незамеченной.

– Он хотел поговорить о том, какое у меня основное направление обучения, – ответила я.

– Ну-ну, – хмыкнула Аманда. – Точно тебе говорю, ты произвела на него впечатление. Наверное, ему нравятся тихони с прибабахом.

Я проигнорировала это откровенно хамское замечание насчет моего характера, хотя оно было не таким уж ошибочным.

Аманда продолжила:

– И теперь, когда он один… – Она подняла брови, глядя на меня с явным намеком.

Шеннон широко распахнула глаза.

– Но он ассистент нашего преподавателя!

– Можно подумать, это кому-то когда-то мешало, тоже мне… – сказала Аманда, все еще ожидая моей реакции. – И кроме того, он выпустился только в прошлом году. Не то чтобы это была такая уж страшная разница в возрасте.

– Но все равно, целых пять лет, – возразила Шеннон. Она смотрела на меня, оценивая, насколько я заинтересована. Обе они хотели, чтобы я подтвердила или опровергла их выдумку. Я позволила, чтобы пауза затянулась до полной неловкости, и оставила все эти инсинуации без ответа. Аманду это явно раздражало. Она уставилась вверх, словно ей в голову пришла еще более интересная мысль.

– А может, ты, как и все на нашем курсе, положила глаз на Джона Райта?

– Ты знаешь, что он встречается с Руби, верно? – спросила я, доставая из сумки книги и раскладывая их на столе. Потом раскрыла ноутбук, и экран ярко засиял в тусклом утреннем свете.

Аманда закатила глаза.

– Она его недостойна.

Как и в прошлый раз, во время встречи в столовой, я чувствовала, что она ждет от меня вопросов. Но я не стала их задавать. Мне было приятно злить ее тем, что мне все равно, и это вызывало у меня особое чувство близости с Руби. Шеннон переводила взгляд с меня на Аманду и обратно, словно кошка, следящая за солнечным зайчиком.

– Итак, – произнесла я, насладившись тем, насколько неловкой сделала эту ситуацию, – приступим?

Я взяла книгу, ожидая, что они последуют моему примеру, но обе они смотрели на меня, словно на сумасшедшую.

Я вздохнула. Коллективная работа в самом худшем ее проявлении.

День Выпускника

Я – обман, фальшивка. Если б люди узнали мои тайны, они не захотели бы дружить со мной.

Для начала – я ненавижу быть пьяной. Косой, синей, упившейся, залившей глаза. Я изображаю это, и изображаю убедительно. Быть трезвенником в колледже – значит остаться без друзей. Совсем. Все решат, что ты с придурью. В Хоторне по выходным мы только и делаем, что ходим на вечеринки и пьем. Даже ребятки-первокурсники из тихих общежитий в кои-то веки набираются. И когда они это делают, очень забавно бывает смотреть, как они теряют контроль над собой. Теряют контроль. Именно это мне ненавистно. Как только алкоголь обжигает мне глотку и пищевод, я стараюсь сопротивляться действию растормаживающих веществ. Я буквально чувствую, как мое тело замедляется, расслабляется. С языка у меня слетают случайные мысли и замечания – дикая мешанина личных сведений. У меня слишком много тяжелых и мучительных воспоминаний. Того, что я должна держать в себе.

В течение зимы первого курса я едва не рассказала Руби всё. Во время метели мы много часов подряд сидели и играли в карты. Примерно в три часа ночи Руби спросила меня о моей семье.

Комната вращалась, я лежала навзничь на кровати Руби. Остальные смотрели полнометражку Диснея в другом конце комнаты, Джон сворачивал очередной косяк, в то время как Джемма и Халед ржали, глядя на экран. Макс краем глаза посматривал на меня и Руби. Он вот уже не первый час держал одну и ту же кружку с пивом, зажав ее между коленями, и постоянно зевал. Однако никогда не уходил спать, пока Руби не объявляла, что вечеринка окончена.

Мое тело было вялым, бессильным. Тщательно возведенные стены рухнули – так, словно их никогда и не было. Я сделалась развязной; всё, что я имела против наших соучеников, свободно лилось у меня с языка. Руби, сидящая рядом со мной, хихикала и толкала меня в бок; у меня уже живот болел от смеха.

«Расскажи мне о своей семье», – произнесла Руби. И я едва не сделала это. Слава богу, вместо этого меня начало тошнить.

Пять минут спустя мы были в туалете, и Руби придерживала мои волосы, гладя меня по спине свободной – рукой.

– Всё в порядке, – сказала она успокаивающим тоном. – Скоро тебе станет лучше.

Я продолжала выворачиваться наизнанку над унитазом. То, как она держала мои волосы, напомнило мне о матери: когда я болела, мама собирала мои волосы в «хвост». «Всё в порядке, дочка, пусть всё оно выйдет наружу».

После этого я купила фляжку. Она до сих пор у меня. Серебряная и твердая, как пуля. Тот факт, что я ни с кем не желала делиться ею, я объясняла боязнью паразитов. Макс понял меня. К его тревожному расстройству прилагалась фобия болезней. Я носила фляжку на все вечеринки и ни с кем не делилась ее содержимым. Я объявила, что у меня развилась аллергия на глютен, поэтому мне нельзя пить пиво. Правда, это означало, что мне приходилось тайком брать пиццу в столовой и поглощать ее в своей комнате в одиночестве. Халед дразнил меня из-за фляжки, но к середине второго курса все уже знали об этой моей особенности, и это даже неким образом выделяло меня.