Скажи мне все - Камбрия Брокманн

Распахнув двустворчатую дверь и выйдя на свежий осенний воздух, я вытащила из сумки телефон. Пять новых сообщений. Я уже знала об их количестве, потому что телефон вибрировал пять раз подряд, не давая забыть о том, что она ждет от меня ответа.

Руби: Знаешь, это плохой знак, когда натягиваешь джинсы, а они на тебе не сходятся. Больше никакой вредной еды и пива. Только крепкая выпивка, и не смешивать. Долбаная пицца.

Руби: В натуре валики, везде!

Потом, десять минут спустя:

Руби: БОЖЕ, М!!!

Руби: Ты почему не отвечаешь???

Руби: МНЕ НУЖНО КОЕ-ЧТО ТЕБЕ СКАЗАТЬ, ОТВЕТЬ!

* * *

Джон пригласил Руби на свидание. На настоящее свидание, а не просто на совместную прогулку – на ночную поездку в ресторан в Портленде. В Хоторне это считалось важным событием. Обычно студенты просто цепляли кого-нибудь на выходные, чтобы переспать разок – или не переспать, если решали выпендриться. Свидание означало, что они – настоящая пара. Первая настоящая пара на нашем курсе.

Войдя в «Уолмарт», мы с Руби отделились от остальных и свернули в бесконечный проход между полками с едой быстрого приготовления.

– Думаю, мы поедем в тайский ресторан, – сказала Руби, снимая с полки упаковку рамена. – Я соскучилась по «пьяной лапше». К тому же сейчас это лучший ресторан в Портленде.

Я забрала у нее рамен и добавила его к той куче покупок, которую уже держала в руках. Я уже начала отмечать странное отношение Руби к деньгам. К деньгам Джона, если говорить точнее. То, как озарялось ее лицо, когда он говорил о своем доме на Виньярде, хотя она никогда прежде там не бывала. То, как она проверяла ярлыки на его одежде, словно оценивая дизайнера и с облегчением обнаруживая, что Джон может позволить себе дорогие вещи.

– Это значит, что теперь он твой парень? – спросила я.

Руби пошла дальше по проходу, осматривая полки и чуть заметно улыбаясь.

– Полагаю, да.

– И ты уверена, что тебе это норм? Так рано с кем-нибудь связаться?

Руби засмеялась.

– Да, Малин. Это и означает «встречаться». Я ни с кем другим и не хотела связываться, так что да, мне совершенно норм.

В течение этих недель я внимательно присматривалась к Джону и Руби. К тому, как их притягивало друг к другу. Магниты. Я не знала, как это ощущается. Я никогда такого не испытывала. Я внимательно наблюдала за страстью, которую они питали друг к другу, за тем, как они держались за руки – с нежностью и готовностью защищать. Я гадала, будет ли и у меня когда-нибудь нечто подобное.

– Так ты влюбилась? – уточнила я.

Руби с любопытством посмотрела на меня. Я знала, что должна перестать спрашивать, но действительно не понимала, почему она хочет стать чьей-то девушкой, да еще и в самом начале семестра.

– Может быть, – сказала Руби. – К чему все эти вопросы?

– Да просто так. Я хочу, чтобы ты была счастлива.

– Ну так я и счастлива, – ответила она, слегка напрягшись.

– Отлично, – я кивнула. – Остальное уже не важно.

Я смотрела, как она идет дальше, прижимая к груди пачки макарон для приготовления в микроволновке. Она и Джон выглядели хорошей парой. У них уже были свои шутки, их уже связывали некие чувства. Со мной Джон тоже был милым. Всякий раз, когда на вечеринке брал для Руби напитки, он спрашивал, не хочу ли и я чего-нибудь. Я была неким образом включена в их отношения, как довесок к Руби. Но не могла отделаться от странной неприязни, которую испытывала к Джону. Я знала, что это, должно быть, каким-то образом связано с Леви и что мне не следует обращать на это внимания. Джон – не Леви.

– О боже! – взвизгнула Руби в дальнем конце прохода, хватая с полки разноцветную упаковку. – Мармеладки с соком! Мое детство в коробке!

* * *

Мы ждали парней на парковке. Было лучше не лезть под руку Халеду, покупавшему спиртное по своему поддельному водительскому удостоверению. Мы с Руби примостились на заднем бампере машины Джона – «БМВ», некогда принадлежавшего его матери. И Джон, и Макс водили старые машины своих родителей – роскошные автомобили с немодной отделкой салона.

Я прикинула, что матери Джона и Макса были сестрами. Было похоже, что отца у Джона больше не было, и я предположила, что он умер, оставив семье много денег. Больше, чем было у семьи Макса. Джон никогда не говорил о своем отце, и я не собиралась выжимать из него подробности.

В отличие от нас, остальных, Макс время от времени проявлял ностальгию по дому. Он постоянно переписывался с родителями и младшей сестрой. Улыбался их сообщениям, а потом его лицо снова делалось замкнутым, а мысли где-то блуждали. Не исключено, что ему хотелось быть с ними, а не с нами. Этого я не понимала. Но, может быть, моя семья тоже была бы такой, будь Леви иным…

Телефон Руби зажужжал.

– Это Джемма, – пробормотала Руби, доставая его. – Проверяет, где мы.

Джемма терпеть не могла, когда ее бросали, но ее театральная группа на этой неделе готовила постановку, и она была по уши занята репетициями. Жаловалась на то, что ее вечно покидают одну, и Руби изо всех сил старалась, чтобы Джемма тоже чувствовала себя частью нашей компании. Она быстро набрала ответ. Поднялся ветер, холодок проник под мой свитер.

Мы молчали. Наша дружба достигла той точки, когда молчание уже не кажется неловким или неуютным – оно было почти успокаивающим, естественно и удобно вписываясь в ритм нашего общения.

Руби задрожала и стала растирать свои плечи, чтобы согреться.

– Кстати, – сказала она, вспомнив что-то, – а ты знаешь, что у Макса бывают приступы тревоги?

– В каком смысле? Ты имеешь в виду какую-то особенность? – спросила я.

Мы с Руби часто обсуждали других, оставаясь наедине. Мы разобрали личность каждого по косточкам, осмысляя, кто что сделал и почему. Халед терпеть не мог оставаться один. Ему всегда нужно было быть с кем-нибудь из нас, если не со всеми разом. Когда Макс и Джон уходили на футбольную тренировку, Халед писал Руби, Джемме или мне, чтобы узнать, где мы находимся. Даже если мы собирались на концерт церковного пения – такое развлечение считается типично женским, – Халед присоединялся к нам. Когда мы занимались в библиотеке, он усаживался в самой людной части зала, впитывая постоянный поток человеческого общения. Было похоже, что он боится одиночества – или тишины, возникающей в одиночестве. Я этого не понимала – я любила быть одна, одиночество приносило мне ясность мыслей и возможность отдохнуть душой.

– Ты знаешь, что мы вместе были на занятии по биологии? – спросила Руби, натягивая манжеты толстовки на кисти рук и соединяя их в плотную муфту. Потом прижала руки к груди.

Было забавно представить Руби – студентку отделения истории искусств – на биологии. Но так обстояли дела в Хоторне, колледже гуманитарных наук. Нам всем нужно было посещать самые разнообразные занятия.