Жемчужина Санкт-Петербурга - Кейт Фернивалл

— Скажи, а что ты подарил ей?

— Кому?

— Скажи.

— Подкову. — Он уткнулся взглядом в солому. — Я отполировал ее и… — Валентина видела, что он смущен. — И оплел зеленым плющом с ягодами.

Валентина подумала, что это самый прекрасный подарок, который только можно представить.

— А для меня у тебя ничего нет? — спросила она.

Он поднял на нее глаза.

— У вас моя водка. Еще какието подарки нужны?

Она рассмеялась, и вдруг ей показалось, что весь мир заколебался у нее перед глазами.

— Мама с папой хотят меня отправить на рождественский бал, — произнесла она и закрыла глаза.

Темнота начала скручиваться в спираль, это ее испугало, и она с усилием снова открыла глаза. Несносный казак в удивлении смотрел на нее.

— Вы опьянели, — сказал Попков.

— Оставь меня в покое, — пробормотала она, с трудом шевеля языком.

В следующий миг она почувствовала, что поднялась в воздух. Руки и ноги ее сделались невесомыми. Приоткрыв глаза, через узкую щелочку между веками она увидела темноту, которая закружилась и завертелась вокруг нее.

— Лев, опусти меня.

Он будто не услышал.

С трудом до нее дошло, что ее несут в темный дом через черный ход для слуг, но тут глаза ее опять закрылись и снова открылись лишь тогда, когда ее, как мешок, бросили на кровать в ее собственной спальне.

— Лев, — промямлила она, силясь остановить верчение перед глазами. — Я не…

— Спи! — рыкнул он.

— Спасибо, Лев, — выдавила она, но он уже вышел из комнаты.

— Сыграй чтонибудь для меня.

Катя сидела в своем кресле на колесах, и, кроме них, в музыкальной комнате никого не было. Валентина все еще чувствовала пульсирующую боль в затылке, но по крайней мере она уже могла поворачивать голову, не боясь, что та отвалится. Никогда в жизни, решила Валентина, она больше не притронется к водке. Она проклинала Льва, проклинала ту вчерашнюю бутылку, ее раздражало, что он как ни в чем не бывало выводил лошадей, насвистывая веселую народную песенку.

— Сыграй чтонибудь, пожалуйста, — повторила Катя.

— Сегодня у меня не получится хорошо, — пробормотала Валентина, подымая крышку рояля.

Вид стройного ряда клавиш, терпеливо дожидающихся ее прикосновения, успокоил.

Катя рассмеялась.

— У тебя всегда хорошо получается, Валентина. Даже когда ты говоришь, что плохо играешь, ты играешь прекрасно.

Девушка набрала в грудь побольше воздуха и приготовилась. Она не знала, что будет играть, пока не прикоснулась к клавишам. Изпод пальцев ее раздались первые ноты ноктюрна мибемоль мажор, который она играла для Викинга. В тот же миг она ушла в музыку с головой. Мир вокруг нее как будто перестал существовать, и она сыграла на удивление хорошо. Профессор музыки гордился бы своей ученицей, если бы услышал, как Валентина идеально сочетала мелодическую линию с аккордами. Выводя левой чистую contabile legato, она чувствовала, как музыка льется из нее с каждым ударом сердца. Сквозь легкие. По плечам. Вниз по рукам, до кистей и кончиков пальцев.

— Валентина. — Это была мать. Когда она вошла? — Пора одеваться к балу, — сказала Елизавета Иванова. — Ты ведь согласилась идти, помнишь?

Руки Валентины замерли. Музыка прервалась.

Пятый пункт списка: «Слушаться маму».

Руки упали на клавиши, издав громкий резкий аккорд.

— Да, мама. Я согласилась.

Бережно закрыв крышку рояля, она подошла к маленькой серебряной коробочке на столе рядом с креслом Кати. Взяв из нее ключ, вернулась с ним к инструменту, заперла крышку и направилась к окну. Приоткрыв створку, Валентина швырнула ключ на улицу в снег. Не произнеся ни слова, она покинула комнату.

Лицо Виктора Аркина исказилось, расползлось в стороны и выпучилось, потеряв форму. Один глаз его съехал на волосы, а рот растянулся до размеров гаечного ключа. Какуюто секунду он смотрел на свое искривленное отражение на блестящем колпаке фары «Турикума», думая о том, что еще могло исказиться. Глубоко внутри, куда невозможно заглянуть. Его беспокоило то, что он так любил эту машину. Так сильно любить чтото или когото опасно. Это создает в человеке слабину, уязвимое место. А он не мог себе позволить иметь уязвимые места. И все же, глядя на синее переднее крыло автомобиля, он улыбнулся и провел мягкой тряпкой по плавному изгибу.

— К тебе гость.

Аркин повернулся. В дверях гаража стоял казак. Он был весел. Плохой знак.

— Где?

— Во дворе.

Аркин сложил тряпку, положил ее на полку, прошагал мимо Попкова и вышел из гаража во двор, где сгущающаяся темнота отбрасывала на булыжники тени, похожие на мертвые тела. Справа находились конюшни и домик конюха. Прямо перед дверью гаража стоял водяной насос, а за ним, но чуть левее, возвышалась арка, через которую проходила дорожка, ведущая к фасаду дома. У арки стояла молодая женщина. От ледяного ветра ее защищали платок, туго завязанный под подбородком, и длинное пальто с ремнем, очень похожее на мужское. Она стояла в напряженной позе, немного наклонив голову.

— Подруга? — Лев рассмеялся и жестом показал раздутый живот.

Женщина была беременна. Это было заметно даже через тяжелое пальто.

— Идика лучше чисть копыта или расчесывай гривы, — сказал Аркин и направился к женщине.

— Чем могу? — настороженно спросил он.

— Я к вам от Михаила Сергеева.

Он тут же схватил ее за худую безвольную руку и повел в гараж. Там, вне досягаемости ветра, лицо ее будто оттаяло. Она расслабилась и, взглянув на шофера, робко улыбнулась.

— Я жена Михаила, Лариса.

При этих словах чтото внутри Аркина оборвалось. Все, что он так старательно удерживал у себя в голове в строжайшем порядке, точно сдвинулось с места. Как просто и гордо она произнесла это: «Я жена Михаила, Лариса». Одна рука женщины лежала на округлившемся животе. Он вспомнил, как его мать говорила вот так же: «Я жена Михаила Аркина, Роза». Тогда и ее рука лежала на округлившемся животе. Через две недели она и ее не родившийся ребенок умерли от заражения крови, потому что у отца Аркина не было денег на врача. Это случилось на его девятый день рождения.

Ему вдруг отчаянно, до боли, захотелось иметь ребенка. Что бы там он ни говорил Сергееву о том, что семья — это пережиток прошлого, захотелось назвать своей какуюто женщину с раздутым животом. Потрясенный этой мыслью, он улыбнулся и спросил:

— Чтонибудь случилось?

Она кивнула. Губы у нее были бледные, вокруг взволнованных глаз залегли темные тени.

— Да. С Михаилом. Его ранило на работе.

— Сильно?