Селянин - Altupi

— Дружу, — соврал Калякин. От нечего делать достал сигарету, закурил. Ему хотелось послушать про Рахманова, узнать о нём побольше, и бабка подхватила эту волну.

— Куришь? Здоровье губишь. А Егор вот не курит, у него учись, он славный хлопец. Только судьба ему, видишь, нелёгкая досталась, — она замолчала, скорбно воззрилась в сторону дома Рахмановых, а через несколько коротких секунд вновь пустилась в повествование чужой биографии. — Горе на семью-то навалилось… Галочку, мать его, паралич разбил. Молодуха, кровь с молоком, красивая невозможно, а вот хворь какая-то приключилась. Лечили её… Возили, да, по всем больницам возили, по докторам… Да доктора-то нынче больно деньги любят, а у Посохиных откуда деньги? Егорка вон студент, Андрюшка маленький…

— Подожди, баба Липа, — перебил увлекательный рассказ Калякин. — Каких Посохиных? Егор вроде Рахманов?

Баба Липа с гневом дёрнула клюкой.

— Это по отцу, по мошеннику бесноватому, они Рахмановы, а по двору Посохины. Тут Посохиных пропасть было, через дом. Да никого не осталось. Кто помёр, кто уехал отседа далече.

— Ясно, — сказал Кирилл, хотя не всё было ясно, например, что значит «по двору», но это не имело значения. — А чего отец у него мошенник?

— Ну как чего? — беззубо усмехнулась бабка, мол, молодёжь, а не смекаешь. — Увёз девку из деревни, детей двоих заделал, а потом хвост трубой и ушёл. Оставил без гроша. Вот Галька с двумя дитями и вернулась, не солоно хлебавши. А тут мать с отцом помёрли друг за другом, совсем одна осталась с пацанятами, на ферме работала. Дояркой — в четыре утра встань, в десять вечера домой приди. И всё пешком, по шесть километров до фермы три раза в день, поди находись. Других-то доярок машина забирала, а в нашу глушь из-за неё одной машина не ездила — директор жмотничал бензин тратить. Собака, чтоб ему в аду гореть…

Баба Липа сплюнула, подчёркивая отвращение. К счастью для Калякина, это оказалась скорее имитация плевка — беззубый рот был сухим, и ему не пришлось лицезреть бабкины слюни на дороге.

— А чего они отсюда не переехали поближе к ферме? — спросил он.

Старуха опять изумлённо фыркнула, скрипуче рассмеялась.

— Так то деньги нужны, а откуда у них деньги? Егора кой-как в город в институт собрала, а Андрюшка в школе учился, его тряпки донашивал, ни одной новой вещички не было. А Егор, конечно, для него берёг, не трепал вещи почём зря… любит он брата-то… Галя работала и последние гроши Егору в город отдавала. Ты-то в городе живёшь?

— В городе.

— Так, поди, там жизнь дорогая?

— Дорогая, — кивнул Кирилл, прикуривая вторую сигарету. В уме счётчиком пронеслись счета за выпивку, бензин, кино, фирменные шмотки, это не считая еды в холодильнике и коммунальные услуги, которые оплачивали родители. Были ещё траты на тёлок, лёгкие транквилизаторы, гаджеты, карточные долги.

Бабка хрипло захихикала, поправила морщинистой рукой ярко-фиолетовый платок и махнула в сторону дома Рахмановых.

— Но Галька правильно воспитала. Как только с нею хворь эта приключилась, Егорка учёбу бросил и за ней ходить начал. Она ведь лежачая совсем, никому не нужна — обуза. А он, молодец, справляется. Пенсию её инвалидскую получают, корову вот держит, свиней. Молодец, тут нечего сказать. Бедно живут, но по миру не пошли. Андрюшка вот сейчас в пионерском лагере, — путёвку от собеса дали, как малоимущим, — а так и траву косит, и воду носит. Мужиком с малолетства растёт, а Егор ему как отец. Нелёгкая судьба, не дай бог никому.

Кирилл так не думал. По его мнению, каждый человек сам кузнец своего счастья — никто же не обязывает угроблять себя в глухомани.

— Так чего он себе работу не найдёт? — спросил он, полностью похеривая прежнюю ложь об их с Рахмановым дружбе, но бабка этого ляпа не заметила.

— Как же не найдёт? Егорка работает. Он социальным работником при матери оформлен. Копейки платят, конечно, жлобы, но стаж идёт. А в придачу и за нами, бабками, смотрит, хлеба да продуктов нам из города возит, дела какие по дому делает. Рукастый он малый, всё умеет. Но больше он с Лариской дружбу водит. Мы-то, бабки, ему только копеечку с пенсии дать можем, да и не надо нам ничего, внуки подсобляют. А у неё денег много, она ему хорошо платит, да и дел в домине такой невпроворот, а мужика своего нету.

— Так он ещё лучше меня живёт! — поразился Кирилл. — Там ему платят, тут ему платят! А я на одну стипендию выживаю.

Бабка посмотрела на него снизу-вверх, перехватила поудобнее клюку. Спросила заинтересованно:

— Много сейчас стипендию платят?

— Две тысячи, — округлил Калякин и умолчал, что стипендии вообще могло не быть, не пропихни его отец на бюджет. В школе он учился слабовато, считался способным, но ленился, прогуливал уроки и цапался с училками. В институте на учёбу вообще забил большой и толстый, брался за ум только перед сессией или после угроз отобрать машину, лишить денег и выпереть в армию. Получаемая стипендия пропивалась в первый же день, остатки уходили на сигареты.

— Мало, — проворчала бабка, возя острым концом клюки по пыли, — везде одни крохоборы. За электричество вон дерут как, пенсии — мизер. Лекарства не укупишь, вся пенсия на них уходит. А Гальке лекарств много надо, ей хоть выдают по рецепту, но не все. Андрюшку в школу собрать… Раньше учебники бесплатно выдавали, а теперь за всё дерут, последнюю шкуру с народа спускают. Я-то старая карга, мне уж восемьдесят седьмой годок… Свой век отжила, войну видела, голод послевоенный видела. Молодёжи вот жить да жить, а в стране такое делается…

— Кирюх!

Калякин вырвался из задумчивости, повернул голову на Пашкин голос. Тот, нетерпеливо сжимая губы, стоял у калитки своего дома, полускрытый «Тойотой». На нём не было толстовки, поэтому он ёжился от не по-июльски холодной погоды, прятал руки в карманах трико. Кирилл уже не замечал низкой температуры, адаптировался под частую смену солнечных и пасмурных пятиминуток. Зато комары и мухи не допекали.

— Здрасте, тёть Лип, — крикнул Пашка, когда старушенция поймала его на прицел мутными глазами.

— Это кто? — спросила она.

— Это Пашка, бабы Нюры внук, — по местным традициям ответил Кирилл.

— Кир, ну ты идёшь? Готово уже всё.

— Ладно, я пошёл, — попрощался Калякин, кинул в пыль окурок и побежал навстречу еде.

— Нюркин… — сзади прошамкала старуха. — Тоже балбес, не чета Егору…

Дальше за спиной слышалось только шарканье шагов, поскрипывание мелких камешков под меховыми калошами и постукивание металлического основания клюки по укатанному известняку.

Мёрзнущий Пашка скрючился