Мы больше нигде не дома - Юлия Михайловна Беломлинская

А потом он рухнул с этой своей 2-й ударной армией, рухнул в болото, прямо вот в буквальном, не в переносном смысле. И когда его взяли, он на ходу придумал себе новую идею, что будет теперь Гитлеру служить и взлетать аж в правители России. России, как протектората великой Германии. И если у Сталина, Власть вообще на первом месте, власть, месть, тиранство, то у Власова — нет. Он — гедеонист, на первом месте у него — сладко есть, пить, ибацца, мягко спать, быть объектом восторга. Власов не восточный кровожадный тиран, нет, он просто беспринципный жизнелюб, готовый за свой Уй и Брюхо

предать…

А что, собственно, предать? Предают любимое, близкое, что-то, во что верят, что-то, что любят, а Власов менял баб, менял тиранов, но ни во что не верил. Верил в свой Уй и Брюхо, готовый за Уй и Брюхо отдать…

Что отдать? Честное имя? Оно не было для него ценностью, какое-то абстрактное «честное имя», насрать ему было. Он любил Уй и Брюхо.

Он в них верил.

Он их не предал.

Молодец. Цельная личность.

В мирной жизни, мы этот доблестный мужской тип, периодически встречаем. Выглядит этот тип иногда вполне внушительно. Чаще чем жалко и смешно. Иногда раздражает, но ничего, общаемся, не шарахаемся, войны то нет. Нет этой лакмусовой бумажки, пропитанной кровью. Почему это только мужской тип? Да потому, что на любой детной бабе, пусть хоть на самой животной эгоистке, висит ответственность за другого, вот та самая, животная.

Вообщем Власов и не предатель, и не кровожаден, и я пытаюсь самой себе объяснить, почему же мне так нравится, что его повесили?

И вот нашла объяснение: он все-таки предатель. Он не предатель Родины. Он предатель именно понятия Мужчина. Понятия, для которого «честь» это не пустое слово, это слово, наполненное смыслом. Я тут сто раз написала «мужской тип», так вот, на самом деле — это антимужскй тип. Власов — не мужик, как и все, вот такие, избравшие себе в короли Уй и Брюхо. Да полно таких вокруг, они предают женщин, детей, Родину, честь, совесть…

Никого из них не вешают. Вот и отлично, что хоть одного повесили. Я честно, многих жалею, и плачу, глядя хронику, не только о своих-наших, но о тех, кто был на другой стороне, об этих мальчиках-юнкерах, из Югославии, оказавшихся в Русском корпусе, о казачках, бросавшихся в реку, с детьми на руках, в Лиенце…

Но глядя, как Власов болтается в петле, как в детстве подумала:

— Так тебе и надо. Предатель.

Одесса 2018.

ХОРОШИЙ ПЛОХОЙ ПАРЕНЬ

Когда мне было шесть лет — моему деду подарили Библию с рисунками Доре.

Ту самую, которую Том Сойер выиграл, накопив десять желтых билетиков. На русском. Новый Завет, старинное издание Вольфа.

Дед был еврей. Не знаю, ходил ли он в синагогу. Но он ходил в Публичку — читать еврейские книги на идише и на иврите. Дети его — мой папа и его брат, были обрезаны. Бабушкин родной брат был старостой в синагоге — я его там однажды встретила. И по пятницам в доме была «гефилтэ фиш». Правда никаких свечей не зажигали и никаких молитв не читали. Такой вот постмодернизм советских евреев, пуганых-перепуганых. Оба они, и дед и бабушка приехали в Питер в начале 20-х. Этот дед, папин отец был из под Умани, бабушка из под Витебска. Он в юности однажды вступил было в партию, но быстро потерял партбилет, и бабушка уговорила его нигде это не объявлять и просто забыть навеки про эту партию. Она чувствовала, что у евреев никакой своей партии быть не может. И что никакая свобода не пришла. И что жить надо — тихо, чтобы там наверху тебя поменьше замечали.

Очень мудрая была бабушка. Звали ее Соня.

А на самом деле Сэнэ-Липехт.

И все равно, она не спасла бы его от войны.

Его забрали еще до Отечественной — на Финскую. И спасла его пуля-умница, влетевшая в голову и вылетевшая в ухо. Оказывается, солдат не может быть глух, даже на одно ухо. Дед больше года лежал в госпитале и потом его отправили на Урал — работать на военном заводе. Не было бы той пули — не было бы меня. Он был в пехоте.

Скорее всего его убили бы. После войны дед работал в реставрационных мастерских Русского музея.

Он был столяр — краснодеревщик. Вся мебель у них в доме была сделана его руками, красного дерева — строгая и очень красивая. Библию подарил ему друг, тоже столяр, работавший там же. На вопрос, почему этот человек подарил моему деду-еврею Новый завет, родственники отвечали, как само собой разумеющееся: — Ну потому, что он считал, что наш деда Мика — святой человек. В детстве меня вполне устраивал такой ответ. Нынче я думаю, что этот русский столяр был верующий, православный. И наблюдая моего деда, человека действительно добрейшего из всех, кого я знала, он пришел к выводу что дед — совершенно истинный христианин, живет по-христиански и просто не знает об этом. Я думаю, что это был подарок — миссионерский. И еще я думаю, что эти два человека часто оставались вдвоем там, в мастерских Русского, на какие то сверхурочные работы, что они доверяли друг другу и свободно разговаривали, спорили, наверное о Боге, о вере… И этот подарок был попыткой повернуть деда лицом к христианству. Однако дед сразу принес эту книгу нам, подарил папе-художнику, как уникальное художественное издание. И я с шести лет рассматривала эти картинки, всю эту историю

в картинках. И родители рассказывали мне, что там происходит на картинках. Так что история Иисуса Христа пришла в мою шестилетнюю жизнь в виде комикса. Еще она книга пришла от этого деда, и тоже с рисунками Гюстава Доре. Это было годом раньше. Помню, как мы идем с дедом по скрипучему снегу, Питер, темно, фонари горят и снег мерцает. А на дедушке, предмет моей мечты и зависти — румынки: снизу коричневая кожа, сверху кремовый фетр. Румынки вызывали полный восторг. Эта мечта потом сбылась, лет в 18 я нарыла в секонде румынки мужского размера — точь в точь как были у деда. И носила их потом долго. У меня был настоящий тулуп бутылочного цвета, солдатский ремень и вот эти румынки. Недавно один стильный пожилой гей сказал мне: — Конечно, я тебя помню, ты одевалась лучше всех в городе.

Это был ценный комплимент, особенно, если