Мы больше нигде не дома - Юлия Михайловна Беломлинская

Он может и вышел только что из тюрьмы, но сидел он там за то, что дал по морде подлецу. Поэтому, несмотря на проскакавший по мне за жизнь эскадрон — я никоим образом от мужчин не «нахлебавши». Меня не обманывали, не предавали. Не били, при том, что я та еще «артистка», и много раз этого заслуживала.

Вообще скажем так, от людей, я по жизни, зла не видала. И потому с возрастом не утратила своего человеколюбия вообще и мужелюбия в частности. И поэтому однажды белой ночью встретив в «Пурге» Мотьку Дармана, я искренне ему обрадовалась.

Когда то у нас что-то было. Ну так… он всегда был женат. А мой морализм не одобрял серьезные романы с женатыми. Ну, легкие блядки — нормально. Что-то такое у нас и было. Мы были в одной компании. Мы дружили.

Мы жили весело. Мы жили практически, как герои какого-то итальянского кино. И все были красивые, как в кино.

И все трахались с друг другом. Потом кто-то на ком то женился. И на удивление крепкие семьи создались из этой нашей толпы безобразников и безобразниц. Может быть эти несколько лет — были просто одной затянувшейся Купальной ночью, в течении которой, всяк нашел себе пару? Кроме меня. Меня господь наказал за морализм.

Я так яростно осуждала романы с женатыми мужчинами, что однажды вслух сказала, что девушек, которые крутят с женатыми, по моему мнению надо расстреливать, потому что сейчас не война и полно кругом холостых. Ну вот бох не простил мне эту фразу, эту «пену на губах у ангела, с которой начинается дьявол», наказал меня, заставив буквально через неделю влюбиться в женатого — случайно, но на всю жизнь. А Мотька Дарман был женат изначально. Он, как многие провинциальные евреи, приехал из своего то ли Гомеля, то ли Житомира, поступил учиться на санитарного врача

и женился на милой русской девушке, которую называл исключительно «Васильева». Так он решил проблему Купальной ночи, и одновременно, проблему питерской прописки. При этом он точно Васильеву любил. И она тоже была в нашей компании. Потом наша наша замечательная «дольчевита» как-то сошла на нет, а потом и страна наша начала линять и расползаться по швам. Кто-то поушлее — отвалил в Москву, ну а все прочие разъехались по заграницам: в Питере по-любому ловить было нечего, большинство парней в нашей компании были евреи, в итоге каждый обзавелся своей «Васильевой», этих прекрасных блондинок надо было кормить и одевать, а вокруг сгущались мутные «тяжелые времена»……

Бомммм — — прошло 20 лет. И вот снова Питер. Снова белая ночь. И чудесное видение Мотьки Дармана в «Пурге».

— Беломлинская!!!! Бляяя!!!! Это ты!!!! Сто лет тебя не видел!!!! Откуда?!?!

— Дарман! Бляяяя!!! Я с Амерички! А ты откуда?!?!

— Я с Гермашки!!!! Беломля, ты не представляешь, я разбогател!!!! У меня бизнес! Я крут!!! Я купил хату с видом на Стрелку, прикинь!!!! Ты должна это увидеть! Так, ты едешь ко мне ночевать?

— Конешно еду! Дарман, блин!!! Сколько лет!!!

Мы поехали не сразу. Еще немного потусили в «Пурге»: танцевали, целовались… поняли что по прежнему друг другу нравимся — в смысле «глянемся». У Мотьки были такие же огромные голубые глаза навыкате, как у моего вечного рокового возлюбленного.

По дороге он мне рассказал, что там в Гермашке, они с Васильевой открыли какой то бизнес по переправке в Россию лекарств. Что она так и не смогла родить, но они адаптировали мальчика, тут в Питере взяли в детском доме младенца, а сейчас ему уже девять. И они приезжают в Питер каждое лето, снимают дачу как прежде в Сестрорецке, но сам он часто ездит по бизнесу, и вот сейчас тоже по бизнесу приехал, а квартиру он сделал ахуительную, и вот я щас увижу ее и ахуею. И вот мы вышли из такси, вошли в подъезд, поднялись по лестнице, он открыл дверь, щелкнул выключателем…

и мы оказались в актовом зале.

Таково было мое первое впечатление.

— Ну!!! Ты видишь!!! Тут сто метров!!!

— А где же комнаты?

— Какие комнаты? Я сломал все нахуй!!! Простор!!!!

Да — это был такой огромный совершенно пустой зал.

В глубине его находилась барная стойка из красной кожи и несколько таких же барных стульев. За стойкой на стене висели прозрачные шкафчики. Над стойкой с потолка свисали прозрачные светильники. От них шел холодный неоновый свет. Нет это был конешно не актовый зал, это был такой пустой зал ночного клуба. — Интерьер — все сам!!! Ну скажи, круто??? — А где ты спишь? — Обернись!!!

Мотька развернул меня на 180 градусов. На другом конце зала стояла кровать — примерно шестиспальная.

— Ну погоди, а как же… если Васильева приезжает с мальчиком, где мальчик спит?

— Тут же с нами и спит. Тут полно места!!!

— А если гости?

— Беломля, какие гости? Бабы бывают… так они со мной спят. Гости… у меня есть пенка. Гости на пенке. Но это не главное!!! Пошли, я тебе покажу главное!!! Вот щас ты ахуеешь!!!!

Он вытащил меня из залы в крошечный коридорчик, из которого вела дверь в ванную. Ванная была метров пятнадцать. В ней помещалась джакузи, давно немытая, и унитаз, сделанный весь из чего-то золотого. Напротив унитаза была огромное окно, почти в полстены.

— Вот смотри, вот главная фишка этой хаты. Садись сюда!

Мотька усадил меня на золотую крышку унитаза.

— Смотри!!!!

Передо мной открывался вид на Стрелку Васильевского острова: Ростральные колонны и между ними — Биржа. Один из великих видов Питера. Виденный сто тысяч раз и все равно — ненаглядный.

Как роковой возлюбленный.

— Ты представляешь, я сижу, сру… и смотрю на Стрелку!!!! Каждое утро!!! Ну скажи, круто!!!! В джакузи хочешь?

— Круто, Мотька, оч круто.

Я тихо подумала, какой же Мотька все таки жизнерадостный идиот. И что лезть в эту немытую джакузи я точно не хочу, а хочу я пожалуй, прилечь. Погасить нафиг свет в этом актовом зале, по быстрому потрахаться и спать. Трахаться мне вообще-то расхотелось, неуют и идиотизм этой хаты меня совершенно расхолодил. Но я девушка честная и назвавшись груздем, всегда готова полезать в кузов. Я еще немного похвалила ванную и вид на Стрелку, и мы вернулись в зал. Мотька погасил свет, который был и не нужен, потому что одна заря уже спешила сменить другую, мы разделись… и тут я услышала храп. Он доносился из противоположного угла зала. Я посмотрела туда и увидела что в углу спит, свернувшись калачиком, маленький старичок. Спит как раз на пенке. И храпит.

— Моть, это кто?

— Это Рабинович. Заслуженный работник кино.