Как тебе такое, Iron Mask? - Игорь Савельев

Да-да, эта непримечательная автомобильная развязка носит такое громкое имя, но узнать его можно лишь из систем геолокации в смартфоне. Москвичи не помнят этого названия, как не помнят и того, как оно появилось на карте города. Тогда, в начале девяностых, власти хотели создать здесь Гайд-парк, однако совсем скоро об этом помнили только кучки политических ветеранов, объявленных маргиналами. Различные движения неоднократно выбирали площадь Свободной России как место разнообразных «поминок по демократии», связанных, например, с годовщинами громких событий 1991 и 1993 годов. В последнее время эти немногочисленные митинги запомнились только тем, что активисты спорили, как нести российский триколор: вертикально на древке, как это общепринято, или в виде горизонтального полотнища, как делалось во время знаковых шествий начала девяностых годов. Со стороны этот спор напоминает дискуссию между остроконечниками и тупоконечниками, увековеченную Джонатаном Свифтом. Это является глубоко символичным: именно за бессмысленными и локальными спорами демократы потеряли не только площадь Свободной России, но и саму Свободную Россию. Удастся ли вернуть ее в ходе нынешних нестабильных событий – покажет время.

Алекс так никогда и не узнал, что именно в палатке «имеет особенно летний вид». Ну да, остальные – стерто-брезентовые какие-то, а эта скроена будто бы из ярких кусков парусины. Ярких когда-то. Владельца, как видно, пошвыряло по миру или просто по тусовкам турья: на светлых участках, голубых и зеленых, сохранились даже следы каких-то надписей перманентным маркером – кажется, топонимов. Лето, лес, гитара и выпивка. Как видно, у всех дурачков ассоциации одинаковые. Даже у лондонских корреспондентов.

– Это напоминает историю с доктором Хайдером. Ты даже не слышал, кто это.

– Господи, папа! Ты меня напугал.

– Какой-то профессор американский. Разбил вот так вот палатку возле их Белого дома и голодал в ней. Уже не помню, в чем там было дело. То ли против ракет. Но, в общем, наши все за него уцепились, и «Правда», и все, и день и ночь: доктор Хайдер, доктор Хайдер. Это просто смешно, потому что уже и перестройка началась, а это было такими бреднями из прошлого.

– Господи, как ты одет?!

– А мы, когда поехали в Вашингтон, делегация была такая, от Ленсовета, громкая была история, мы даже не на сам Белый дом смотрели, а на эту палатку, до того нам проклепали мозги. Или это была уже не та палатка, а доктора уже не было. Я уже не помню. Но там до сих пор, наверное, сумасшедшие сидят вокруг в палатках.

– Папа, что происходит, что ты делаешь?!

– Смотрю и слушаю. Оцениваю. В жизни самое главное – вовремя смотреть и слушать. Или вовремя прислушаться. Иногда самую мудрую мысль, которую во-он на том десятом этаже понять не могут, запросто произносит бомж у горящей помойки. Кстати, это же похоже на горящую помойку, да. Я тут у одного костра погреюсь, у другого.

– Какого костра?!

– А ты просто еще ночью здесь не был. Вот когда настоящие костры. Братание. Здесь нальют, там нальют. Не узнают и убьют.

– То есть пока я, как дурак, жду тебя на этой чертовой квартире…

– Это же молодость, Алешенька. Многое вспоминается. Иногда хочется так, по-стариковски, побродить. Побыть с людьми.

– Что это? Telograyka? Bushlat? Вы там что, в вашем временном правительстве, совсем с ума сошли?!

– Надо быть с людьми. С людьми. Запомни это. Впрочем. Это что. Разве это оно. Жиденький стал народ. Вот я помню, в девяносто восьмом. Когда шахтеры сидели, да вот тут же, чуть подальше, на Горбатом мосту. Касками стучали по мосту. Что, видео не видел, что ли? Вот это были мужики. Настоящие, русские. От сохи. Понимаешь. Да что ты понимаешь.

– В мужиках.

– Конечно, мы всё это знали. Что Береза им денег дал, ну не им, конечно. Их лидерам. Мужиков просто подставили, по факту. А они сами честные были. Да. Мы тогда тоже в штатском ходили, я подсаживался к кострам, разговаривал. Много говорили за жизнь. Кстати, они не выпивали.

– «Тоже в штатском»? Папа, а в девяносто восьмом ты разве не в мэрии Питера работал?

– Теперь уже говно, а не народ. Ну ничего. Сдюжим. Справимся. И потом. Как там говорили. Нам-то умирать не страшно. Мы отжили свое. Мы одинокие стареющие мужчины. А дети. Что будет с детьми. Мы должны думать об их будущем.

– Чего?..

– Это из «Штирлица». Ты что, «Штирлица» не смотрел? Это Штирлиц говорит пастору Шлагу.

– «Одинокие». Прикольно, прикольно.

– Ну белые. Васпы, как у вас говорят.

– Я уже ничего не понимаю. Во-первых, WASP говорят не у нас, а в Штатах… White Anglo-Saxon Protestant.

– Какая разница. Главное, что они решились наконец на борьбу. Или мы. Мы объединились, чтобы спасти себя. Нам уже нечего терять. Больше невозможно было терпеть это.

– Терпеть что? [Mr. P.]а? А [Mr. P.] разве не WASP?

– Конечно нет. Ты что, не видишь? Он перешел в бурятскую расу. Все, кто предает народ, рано или поздно переходят в бурятскую расу. И когда ты видишь, что у него скулы заплыли и глаза не открываются, это первый знак. Мы слишком долго делали вид, что ничего не замечаем. Не хотели это понимать. «Штирлица» ты не смотрел, но про манкуртов же хотя бы слышал.

– Ой, всё. Если я послушаю тебя еще минуту, то у меня взорвется башка. Мне надо любой шопинг. Мне надо купить теплую одежду, иначе я тут умру.

– Вообще-то, папа, я сюда приехал, чтобы поговорить с тобой, ну то есть, конечно, не сюда, но…

– Так, я вижу, что это совершенно бесполезно, и, видимо, мне зря отсоветовали улететь сегодня же.

– А я, дурак, остался, потому что подумал – ой, как он там. Ну ладно. Счастливо оставаться.

Политическая нестабильность в Москве шокирует весь мир, но, положа руку на сердце, – вряд ли дипломатические и военные авантюры с ядерной ракетой наперевес могли кончиться как-то по-другому. Вернее, могли, так что сегодня мы видим еще вариант light, при котором перепуганный Кремль достает из архива пожелтевшие «Бюллетени о болезни Иосифа Сталина», чтобы наспех поменять имя перед новой публикацией в прикормленных газетах. Напоминание о том, что эти «Бюллетени» фабриковались арестованными врачами, когда задушенный вождь уже лежал в луже собственной мочи, боюсь, заставит нас проводить слишком смелые параллели.