Пособие по выживанию для оборотней - Светлана Гусева

придется забираться дальше на север. Он почти решил остаться в «Патвинсуо» до самой зимы, понадеявшись на многочисленные заповедные зоны, недоступные для туристов половину года, — но оказалось, что в середине июля закрытое как раз открывалось для всех желающих.

Наконец Туомас перебрался в «Линнансаари», заповедник у самой границы с Россией.

В детстве мир Туомаса состоял из островов: земля была плоской, вода делила ее на большие осколки с неторопливыми паромными переправами и легкими лодочками, сновавшими туда-сюда каждый день. Он не представлял, как можно ехать целый день и не пересечь ни единого моста, ни единого пролива; позже, побывав на Большой земле, он долго привыкал к тому, что земли больше, чем воды, и озера казались ему запертыми в тесных объятиях суши водоемами.

«Линнансаари» напоминал о доме. Заповедник состоял из множества больших и маленьких островов, и водные тропы здесь считались такими же маршрутами, как и пешеходные. За неделю он обследовал самые маленькие и закрытые для посещений островки, выбирая подходящий и чувствуя глухое сопротивление зверя внутри.

Волки не слишком любят плавать, а из книги Найджела Туомас узнал, что оборотни и вовсе держатся от воды подальше. Это его вполне устраивало; выбрав подходящий кусок суши вдали от кемпинговых зон, Туомас арендовал на месяц одиночную байдарку и занялся остальными пунктами нехитрого плана.

Он заблокировал Сату в телефоне, но так и не смог выкинуть из головы. Ее лицо, усеянное веснушками, являлось ему наяву и во сне, в слепящих лучах рассветного солнца и в багряной ряби воды на закате. Когда-то Кирси казалась ему той самой, нужной и единственной, но за прошедший месяц он едва ли подумал о ней хоть раз, а ведь они встречались больше двух лет. Тут же какая-то еле знакомая девчонка, и вот — он не может выкинуть ее из головы. Потому что она другая, открытая и радостная, или потому что он уже готов лезть на дерево от одиночества? С каждым днем укреплялся внутри глухой протест: он поставил крест на всей жизни из-за слов какого-то англичанина и его дурацкой книжки. Кто сказал, что они правы? Кто сказал, что выхода нет?

Мысли о Сату придали ему сил. Ночуя то на одном острове, то на другом, он каждый день возвращался в туристический центр ради интернета — и жадно бросался на поиски. Толком ничего не найдя на финском, переключился на шведский, а потом и на русский — именно русские сайты оказались кладезем странных, подчас бредовых текстов, связанных с оборотничеством.

Вовкулаки — так называли на Руси ему подобных. Туомас едва успевал записывать рецепты излечения: перекувырнуться через плетень (что это?), через топор, через огонь или пень, в который воткнули непременно двенадцать ножей. Надеть снятый до превращения пояс, накрыть одеждой, накормить благословленной едой или хлебом, напоить сывороткой (какой?), услышать звон колокола и — самое прекрасное, по его мнению, — ударить волка вилами между глаз.

Некоторые утверждали, что достаточно просто позвать по имени.

Туомас отбросил вилы и плетень, колокола и пояс и понял главное: чтобы хоть что-то проверить, он должен обрести контроль над волчьим телом. Не через два десятка лет, как утверждало «Пособие по выживанию…», а прямо сейчас.

Первым делом он купил подержанную видеокамеру, за которой пришлось мотаться на автобусе до самого Миккели. «Пособие…» настойчиво намекало на душевные травмы при просмотре записей превращения, но Туомас не верил в страшилки, поэтому взял побольше строительного скотча и приготовился увидеть, что же с ним происходит на самом деле.

Кончилось рецептурное снотворное, и немедленно вернулись кошмары. Ханна и Сату, родители, Уве, армейские товарищи Аксель и Мика — каждого из них он видел истекающим кровью, умоляющим, тянущим руки к безжалостному зверю, которым был он сам. Голод сжигал его каждую ночь, и Туомас приучился плотно ужинать, несмотря на тяжелый сон и отрыжку по утрам. Каждый раз, вылезая из промокшего от пота спального мешка, он клялся, что никогда не допустит, чтобы сны стали реальностью, и запрещал себе думать о том, что они могли оказаться вещими.

Он ушел, чтобы ничего из этого не случилось. Он ушел, но не перестал бороться.

Дни состояли из медитаций, плаваний «на материк» за едой и питьевой водой и поиска новых дыхательных практик. Он учился не спать, очищая сознание от любых мыслей; делал глубокие вдохи, задерживая воздух в легких, насыщая все тело кислородом, и только секунды спустя отпускал обратно. Он пытался контролировать сны, но получалось с трудом — сознание пасовало перед кровожадными видениями, которые посылал зверь. Туомас не сдавался: от того, как скоро он сможет управлять своим новым телом, зависела вся его жизнь.

Вечное одиночество или шанс на возвращение к людям.

В первую Луну в «Линнансаари» он привязал лодку в зарослях, уверенный, что волк в воду не полезет. Палатку и спальник вместе с остальными вещами подвесил на сосне у воды, с трудом сумев перекинуть веревку, чтобы подтянуть вещи. Одежда и вода дожидались утра в пакете среди зарослей камыша. Наевшись до отвала мексиканскими лепешками, Туомас голышом закрепил высоко над головой камеру, примотав к ветке скотчем, разложил мясо и улегся прямо на россыпь хвойных иголок посреди своего маленького островка.

Он знал, что должен очистить разум и глубоко дышать, но вместо этого думал только о том, что вой может привлечь смотрителей, которые поплывут спасать обезумевшее животное. Вдох-выдох, вдох-выдох… Воображение рисовало ему смерть от ружья, в еще худшем случае — выстрел снотворного. Вдох-выдох, вдох…

Туомас постепенно замедлил дыхание и подумал, что пуля — это не худший вариант из двух, потому что едва ли его будут тревожить последствия.

Смазанное, серое марево перед глазами… утробное чавканье совсем рядом, еще, еще… Голод, спазмы, от которых хочется перевернуться на спину и кататься с глухим воем.

Кто это рядом? Или не рядом, а… внутри? Кто-то говорит с ним? Кто издает эти звуки? Он заставляет себя поднять голову. Чьими глазами он смотрит? Чьи это мысли? Вокруг разбросаны обглоданные кости… Тело помнит о боли, ненавидит ее. Боль — плохо. Голод — плохо.

Он ложится и скулит, царапая землю когтями; с зубов падают ошметки мяса и жил, капает слюна. Он помнит… он… помнит… должен…

Туомас проснулся на рассвете, точно зная, что найдет под деревом с камерой следы когтей на каменистой земле. Начало было положено.

После второй Луны он нашел в себе силы вытащить лодку и добраться до туристического центра. Каждый гребок доставлял невыносимые муки, но Туомас не мог рисковать — он потолкался на причале, купил навынос горячего морса и