Госпиталь брошенных детей - Стейси Холлс

Синее, черное и белое: темные пальто, черные шляпы и темные волосы повсюду, но ни следа желтого и зеленого. Я проталкивалась через небольшие группы, собравшиеся под бледным солнцем, и чувствовала, как растет комок в горле. Экипажи начали принимать своих владельцев, и краешком глаза я заметила желтое платье, мелькнувшее за дверью, и маленькую ногу в черном ботинке. Проворный кучер закрыл дверь и забрался на свое место. Пока он поправлял фалды и тянулся к поводьям, я рванулась к карете и находилась в десяти или двенадцати ярдах от нее, когда чья-то крепкая рука удержала меня на месте.

– Мисс Брайт, – щеки доктора Мида заметно порозовели, – куда вы направляетесь?

Его дыхание вырывалось изо рта мелкими облачками пара; должно быть, он бежал за мной. Должно быть, я показалась ему сумасшедшей. Я не могла этого допустить, ведь он был врачом. Он ждал объяснения, и досада затуманивала его обычно дружелюбное лицо.

– Мне нехорошо, – сказала я. – Мне нужно было на воздух.

– Тогда я отведу вас домой; мой дом в нескольких улицах отсюда. Мы можем дойти за пять минут, или я пошлю за кучером.

– Нет, спасибо. Мне нужно домой. Пожалуйста, передайте вашему деду, что мне очень жаль.

Я отвернулась и быстро пошла прочь. Карета миссис Каллард уже приближалась к воротам, и мне надо было поторопиться. Я смутно сознавала, что привлекаю чужое внимание, – головы резко поворачивались, и взгляды упирались мне в спину, но я не оглянулась бы назад, даже если бы мне вслед начали бросать камни.

За воротами дорога около четверти мили шла по прямой, и я следовала пешком между открытыми полями с обеих сторон, и любопытные коровы поднимали головы, наблюдая за процессией. Я увидела, как в конце дороги эта карета повернула направо и поехала на запад, в сторону Блумбсбери. Я удерживала ее в поле зрения, шагая по обочине и обходя кучки конского навоза, как любая другая женщина после церковной службы ясным зимним днем. Мое движение было энергичным и целенаправленным, хотя я чувствовала, что могу рухнуть в любой момент. Я сосредоточилась на том, чтобы переставлять ноги, и сопровождала блестящую черную карету, катившуюся среди других посреди воскресного движения. Через несколько минут она замедлила ход и повернула налево вдоль по улице, застроенной небольшими особняками, настолько похожими друг на друга, что начинало двоиться в глазах. У меня кружилась голова, пересохло во рту, но я была уверена, что моя дочь сидит в сотне ярдов передо мной, одетая в желтое шелковое платье, со странной панцирной зверушкой в кармане. Она показала мне свой секрет и улыбнулась.

Карета остановилась. Мы находились не более чем в двух улицах от госпиталя для брошенных детей. Я замерла на месте, моргая как мышь на обеденной тарелке, пока чувства не вернулись ко мне и я не отодвинулась к черной железной ограде вокруг дома. Я плотно запахнулась в плащ, надвинула чепец на лоб и посмотрела, как кучер ловко спрыгнул на мостовую перед четырехэтажным домом. Лестница вела к широкой парадной двери, выкрашенной в черный цвет. Дома стояли как солдаты, плечом к плечу, и были настолько похожими, что если бы я отвернулась и снова повернулась к ним, то не смогла бы найти никаких различий. Я присмотрелась внимательнее в поиске характерных признаков. Ставни на втором этаже были красными, и дверная ручка выглядела как-то странно. Я прищурилась и прошла вперед настолько, насколько посмела. Дверная ручка была выполнена в виде китовой головы.

Зеленое платье исчезло вместе со своей владелицей. Ее лицо было повернуто в сторону, поэтому я видела лишь золотистые волосы, собранные под шляпой. Я осознала, что дрожу всем телом и у меня подгибаются колени. Появились маленькие ножки и подол желтого платья. Девочка подобрала юбки и снова прыгнула, как я видела раньше, но сейчас это зрелище наполнило меня сладостной болью. Женщина уже шла к дому, не оглядываясь назад; она не подала руку своей дочери.

Моей дочери.

Девочка взбежала на ступеньку, и я увидела кремовый изгиб ее шеи и темные локоны, выбивавшиеся из-под шапочки. Она обвела улицу быстрым взглядом, как будто хотела запомнить это яркое зимнее утро, а потом черная дверь отворилась, и обе исчезли за ней. Я бессильно прислонилась к ограде, ощущая лишь вес этой двери и тяжкий хлопок, после чего дом погрузился в молчание.

Каждый день в три часа я пила чай в гостиной с родителями. До того я сидела в своем кабинете в задней части дома, и когда тонкая золотая стрелка каминных часов показывала без пятнадцати три, складывала газету и клала ее на столик рядом с креслом. Там было блюдечко с водой и носовой платок, чтобы мне было удобно стирать с пальцев пятна от типографского шрифта. Я делала это очень осторожно, снимая кольца с пальцев и поочередно очищая каждый палец и ноготь, пока прислушивалась к шагам Агнессы на лестнице и звонку, приглашавшему к чайной церемонии. За три минуты до трех часов дня я смотрелась в зеркало между двумя окнами и поправляла волосы, разглаживая юбки и поправляя складки на рукавах жакета. Потом я пересекала лестничную площадку и входила в гостиную.

Окна комнаты выходили на Девоншир-стрит с домами рядовой застройки, зеркально отражавшими друг друга по обе стороны. Из каждого окна в задней и парадной части дома можно было видеть такие же дома, как наш, – четыре этажа с двумя окнами на каждом этаже и дополнительным окном возле двери, расположенными так близко друг к другу, что, когда мы переехали сюда, я видела фаянсовый кувшин рядом с умывальником в доме напротив, где жила семья из пяти человек с тремя детьми. Судя по одежде мужа и расписанию его работы, он был юристом или врачом. Они были весьма общительными людьми и часто принимали гостей за столом с пятью или шестью подсвечниками; иногда они не поднимались из-за стола от обеда до ужина, который подавали в десять или одиннадцать вечера. Сначала это казалось странным, как будто мы разглядывали друг друга через увеличительное стекло. Но я быстро привыкла к этому, находя комфорт в человеческой близости и в ложном ощущении тесного знакомства, создаваемого этой близостью. Я не знала наших соседей, но наблюдала за ними, и, без сомнения, они тоже наблюдали за мной.

Дом № 13 на Девоншир-стрит был одним из владений моего отца. Улица была достаточно широкой для разъезда двух экипажей, что они делали с величайшей церемонностью, и каждый кучер ревниво охранял свою территорию. На обоих концах улицы располагались большие красивые площади с молодыми платанами и широкими зелеными лужайками в чинном окружении домов, похожих на едоков за обеденным столом. Я видела только одну площадь и изучила другую по карте мистера Роке. Я жила на самой окраине Лондона, где дома расступались и начиналась сельская местность. Город раскинулся к югу, востоку и западу от Девоншир-стрит, но не к северу, где кирпич и мостовые уступали место лугам и полям. Сначала Дэниэлу не нравилось жить в таунхаусе, и он сравнивал нас с лошадями в конюшне, глазеющими друг на друга. Я напомнила ему, что если он хочет заниматься торговлей, то должен жить в Лондоне. Постепенно здешняя жизнь соблазнила его; бизнес процветал и расширялся, и через год он сказал, что предпочитает до конца своих дней оставаться торговцем, а не маркизом.