Воры над законом, или Дело Политковского - Ефим Курганов

Остаюсь неизменно преданным рабом

Вашего Высокопревосходительства

Титулярный советник

Путвинский.

Февраля 12-го дня 1853-го года.

Когда император Николай Павлович решил самолично допросить Рыбкина, Тараканова и Путвинского, то он был абсолютно уверен (и даже страстно желал этого), что морально просто изничтожит сих стервецов.

Однако ж утро 7-го февраля закончилось для Его Величества самым несомненным конфузом. Изничтожения, морального суда, вовсе не получилось. Скорее произошло прямо противоположное. А именно то, что произошло, это был как плевок в грозную императорскую душу, алкавшую одной лишь справедливости.

Его Величество тут же припомнил себе, как почти за тридцать лет до того, как была разоблачена гнусная афера негодяя Политковского, он допрашивал бунтовщиков, вышедших 14-го декабря к сенату, и как те дрожали пред огненным императорским взглядом, а от императорских окриков чуть не в обморок хлопались, и друг дружку выдавали, и каялись, каялись.

А тут эти гнусные воришки чуть ли не гоголем перед Николаем Павловичем ходили в его же кабинете, да, пред императором своим, и чуть ли не первыми хотели себя выставить. Так было 7-го февраля, к величайшей муке государя.

«Стар, я как видно стал, — решил государь, — не иначе, или же ворюги оказались покрепче да поизворотливей либеральных смутьянов».

В общем, в ярость-то император впал, но никто из допрашиваемых его особо не испугался. Да и что пугаться им было? Каторга (или что-то в этом роде) им была обеспечена в любом случае, а главное то, что наглецы они оказались абсолютные, первостатейные и по воровской сути своей к раскаянью совершенно не наклонные.

Да, утро было бесповоротно испорчено. Но государь решил отыграться все же и вернуть себе в течение дня превосходное настроение. Николай-то Павлович полагал себя главным поборником справедливости и намеревался все силы приложить для того, дабы сия справедливость всё-таки восторжествовала. Так что вернуть себе превосходное настроение было ему совершенно необходимо.

К 4-м часам к императору был вызван помощник государственного контролёра сенатор Максим Максимович Брискорн. Тут-то Его Величество и намеревался взять реванш.

Сего Брискорна Николай Павлович знал довольно давно, ещё с той поры, когда был великим князем и об короне даже помышлять не смел, а тот ещё не был ни действительный тайным советником, ни сенатором, ни статс-секретарём. Максим Максимович состоял при особе императора Александра Павловича и сопровождал Его Величество во многих заграничных путешествиях. Тогда великий князь Николай и обратил внимание на этого ловкого и в высшей степени расторопного чиновника. А впоследствии Брискорн состоял и при особе Николая Павловича, уже императора.

После того Брискорн сильно выдвинулся и был назначен директором канцелярии военного министерства. Александр Иванович Чернышёв, военный министр, души не чаял в начальнике своей канцелярии и доверял ему всемерно.

Но вот пришлось Александру Ивановичу отправиться с инспекцией на кавказский театр военных действий. И заместо министра доклады государю стал делать никто иной, как Брискорн.

По возвращении Чернышёва с Кавказа, Николай Павлович стал усиленно расхваливать ему доклады Брискорна, говоря, что тот готовый министр.

И приревновал Чернышёв, настолько приревновал, что стал просить у государя удаления Брискорн с должности директора канцелярии. И Николай Павлович не смог отказать своему любимцу.

Да, Брискорн был отправлен в отставку. Правда, император вполне продолжал благоволить к Брискорну. Был создан пост помощника государственного контролёра и отдан Брискорну.

Чернышёв, как мог, хотел вредить бывшему директору своей канцелярии, но до службы государственного контролёра было ему никак не дотянуться.

Но вот обнаружилась страшная афера Политковского. И Чернышёв напомнил императору, что чиновники государственного контроля ни единого разу не «навестили» канцелярию комитета о раненых, и это при том, что товарищ государственного контролёр досконально постигал канцелярские перипетии военного министерства.

Николай Павлович аж вздрогнул, как услышал это. И вызвал к себе Брискорна на решительный разговор.

И вот 7-е февраля, четыре часа дня. Сенатор Брискорн только что перешагнул порог императорского кабинета. Седовласый, представительный, осанистый, с громадным шарообразным животом. Взгляд серьёзный, вдумчивый, солидный.

«Ну, здравствуй, Брискорн! Что-то ты растолстел, голубчик. Ну, садись, побеседуем».

Сенатор сел в предложенное ему кресло, император — за свой письменный стол, на коем все бумаги были разложены по размеру: большие к большим, маленькие к маленьким.

«Слушай, Брискорн» — обратился к нему император — «насколько я помню, ты служишь в государственном контроле ровно десять лет. Не так ли?»

«Именно так, Ваше Императорское Величество: ровнёхонько десять лет».

«И ты, конечно, знаешь, любезный, что я самолично для тебя создал в 1843-м году пост товарища государственного контролёра?»

«Ваше Императорское Величество, я помню об сём обстоятельстве каждодневно и каждодневно испытываю чувство самой искренной благодарности к своему государю».

«Ну благодарность свою ты можешь доказать исключительно одним — верной службой своей, разоблачением воров, нацелившихся на финансы империи нашей».

«Служу неизменно и истово Вашему Императорскому Величеству».

«Ну, это как поглядеть ещё…» — Николай Павлович при сих словах лукаво улыбнулся.

Брискорн побледнел, вздрогнул, и прошептал весьма испуганно:

«Ваше Императорское Величество, я служу истово, из всех сил своих, и Вам, государю моему, и России».

«Ну, поклясться — это ещё не все. А вот объясни-ка мне, как это ни разу не пришёл с проверкою в канцелярию комитета о раненых? Ни единого разу! А теперь там раскрылись наистрашнейшие злоупотребления».

Брискорн выскочил из кресла, громадный живот его заколыхался в неописуемом волнении, в глазах стоял нескрываемый испуг. Он зашептал со страхом:

«Ваше Императорское Величество… Ваше императорское Величество…».

«Что же скажешь на это? А ведь ты должен был вывести негодяя Политковского на чистую воду? Кому, как не тебе, было это сделать?»

Брискорн молчал. В глазах его стояли слёзы.

«Ну, что?»

Однако Брискорн продолжал молчать. Но что он мог сказать? Правду? О, это было немыслимо. За слово истины его ждали наикрупнейшие неприятности.

Государь знал о вражде меж ним и светлейшим князем Чернышёвым, И ежели бы Брискорн стал говорить Николаю Павловичу, что Чернышёв просто не пускал его на порог своего министерства, когда Брискорн перестал заведывать у него канцелярией, то государь всё списал бы на их вражду, и решил бы, что Брискорн клевещет на своего недруга.