Воры над законом, или Дело Политковского - Ефим Курганов

«Ваше Величество я ведь не по своей воле-то… заставили меня…».

Государь зычно и как-то очень уж демонически захохотал и молвил потом:

«Рыбкин… Рыбкин… А присягу ты государю своему, то бишь мне, давал? Давал, али нет, я спрашиваю?»

Рыбкин совсем уже вжался в стену и жалко пролепетал, весь содрогаясь от ужаса:

«Давал».

И тут Николай Павлович просто зарычал:

«Так ты не токо изменил присяге, ты изменял ей многократнейше. Изменял, почитай, целых два десятилетия? Да за это и повесить мало!»

Казалось, кассир Рыбкин вот-вот грохнется без чувств, но он продолжал жалко, но упорно лепетать:

«Да, государь, я же не по своей воле…».

Николая Павловича это лепетание вдруг стало страшно раздражать. Он близко приблизился к Рыбкину и крикнул ему прямо в лицо:

«Кто же это тебя заставил?»

Рыбкин, находившийся уже на грани полного обморока, прошептал:

«Ваше Императорское Величество, да начальник мой и заставил…».

«Начальник…» — государь уже совершенно был вне себя, в состоянии наиполнейшего бешенства, ну вылитый Павел Петрович, только не курносый:

«Да у тебя же только есть начальник, мразь ты этакая, это я, я, твой император… Понимаешь ли ты это, подлец… Ежели ты кого и обязан слушаться, так меня. Гадина, это мне ты давал присягу, а не директору канцелярии. Мне давал, мне и обязан всегда повиноваться. Мои интересы блюсти. Согласен? Заботиться об моих раненых и инвалидах, жертвующих жизнию для защиты моей империи. Согласен, гнида?!»

Но Рыбкин ничего не ответил государю: он-таки хлопнулся в обморок.

Увидев это, Николай Павлович тут же сел за письменный стол и углубился в чтение каких-то бумаг. На распростёршегося на полу Рыбкина он и не глядел.

«Очнётся — продолжим, а не очнётся — туда ему и дорога», — сказал государь вслух.

Прошло минут с пятнадцать. Рыбкин открыл один глаз, а потом и второй. Допрос был продолжен.

Как видно, бывший надворный советник привык к звериному императорскому рыку и стал говорить как-то более связно, хоть и по-прежнему обмирал от дикого нечеловеческого страха.

Государь же за те пятнадцать минут отдохнул, отдышался, и был по-прежнему свеж. Более того, он, как видно, решил, дабы хоть что-то вызнать у кассира Политковского, не обвинять его только, а задавать в первую очередь реальные вопросы.

Во всяком случае, по окончании перерывчика Его Величество более или менее спокойно сказал:

«Слушай Рыбкин, а разъясни-ка ты мне, как же это всё у вас так шито-крыто выходило? Что-то я в толк не возьму никак. Ну, один раз украли — сошло. Но красть двадцать лет и совершенно безнаказанно… Никак в толк не возьму. Вы ведь в общей сложности наворовали более миллиона рублей серебром».

«Да. Один миллион двести тысяч рублей. Такова точная сумма».

«Как же это удалось? Научи» — государь даже улыбнулся, якобы шутя.

Рыбкин ответствовал так:

«Ваше Императорское Величество, Вам, вероятно, ведомо, что я был кассиром комитета о раненых, то бишь выдавал деньги. Мне представляли официальные документы, в соответствии с коими я и действовал. Так вот, заверяю клятвенно. Все документы были подлинные. Подписи настоящие. Без малейшей подделки. Что же я мог сделать? Я и выдавал.

«Чьи подписи?»

«Ваше Величество! Обычно значились подписи или председателя комитета генерал-адъютанта Ушакова или же самого министра Чернышёва. У меня, конечно, были разного рода подозрения, не скрою. Но это не моего ума дело, что сумм слишком много получалось, то бишь пенсионных дел. А подписи самые настоящие. Что же было поделать? Кому я мог жаловаться? Министру Чернышёву что ли? До Вашего Императорского Величества меня никто бы не допустил».

«Вон!» — зарычал император, войдя в последний фазис совершенно исключительной ярости.

Рыбкин, совершенно счастливый, что страшный допрос закончился, обессиленный, но необычайно счастливый, выполз из царского кабинета, безумно довольный, что наконец-то опять попадёт в тюрьму, которая для него, по сравнению с Аничковым дворцом, была гораздо милее.

Следующим был коллежский асессор Тараканов, естественно, бывший коллежский асессор.

Государь ещё не успел остыть после «беседы» с кассиром Рыбкиным и встретил вошедшего зло пылавшим взглядом. И тут же бросил с вызовом и упрёком:

«Сударь, ваш предшественник тут доказывал мне, что он совершенно невиновен. Может, и вы невиновны?»

Тараканов молчал, потупив взор.

«И вы невиновны? И вас зря подвергли аресту? Живо отвечайте — игры в молчанку я не терплю. Так виновны или нет?»

Тараканов поглядел несколько ошарашенно на императора, потрясённый вопросом и той раздражённо-гневной интонацией, в которую он был облечён:

«Ваше императорское величество, и в мыслях не было такое утверждать. Каюсь. Виновен».

«Ну, то-то»

«Но только, Ваше Императорское Величество…».

«Что это ещё за но?… И ты туда же, вслед за этим мерзопакостником Рыбкиным. Да я вижу, вы оба подлецы отъявленные».

Не смотря на уступчивость Тараканова, Государь начинал всё сильнее нервничать и почти бушевал уже, а вот Тараканов не терял спокойствия:

«Ваше Императорское Величество! Соблаговолите выслушать меня. В самом деле, много лет назад поступив начальником счётного отделения в канцелярию комитета о раненых, я был принуждён директором канцелярии сего комитета к участию в противозаконных действий. Да. Так именно и было. Не отрицаю. Но.».

«Опять Но…».

«Ваше Императорское Величество, умоляю: дайте мне возможность высказаться до конца. Сие продолжалось пару лет, не более».

«Ага, пару лет всего. Но что именно продолжалось?»

«Директор канцелярии комитета о раненых принуждал меня к составлению двойной бухгалтерии. Военные инвалиды получали одни пенсии, небольшие, а по министерским бумагам пенсионные оклады были выше»

«О! Вот негодяи и подлецы, и ты первый подлец, что согласился! Слышишь, Тараканов: подлец и преступник».

«Согласен, Ваше Императорское Величество. Но так продолжалось года два всего».

«Ну, продолжай, продолжай оправдываться. Знаю я вас, стервецов. Почему два года?»

«А потом, Ваше Императорское Величество, директор канцелярии комитета о раненых прикрыл сию двойную бухгалтерию».

«Что ты врёшь мне?! Я знаю доподлинно, что воровство в канцелярии не прекращалось ни на один день, до самоей смерти этой твари, Политковского».

«Вы совершенно правы, Ваше Императорское Величество, воровство не прекратилось, а вот с двойной бухгалтерией было решительно покончено».