Воры над законом, или Дело Политковского - Ефим Курганов

Так что именно воровская наглость как раз и поспособствовала первой удаче аудиторского дознания в деле тайного советника Политковского.

Услышав сей поразительный рассказ представителей службы государственного контроля, председательствующий Паскевич совсем рассвирепел и чуть ли не кинулся с кулаками (его удержали с трудом собственные адъютанты) на почтенного и заслуженного генерала Павла Николаевича Ушакова, сидевшего смиренно на скамье подсудимых.

При этом генерал-фельдмаршал яростно кричал, обращаясь непосредственно к Ушакову:

«Идиот! Форменный идиот! Как же ты мог не приметить этого? Как? Надо было только глаза разуть, и всё. У тебя глаз, что ли, совсем нету? Да, вижу, что не только глаз, но и головы.»

Сцена была, говорят, чрезвычайно впечатляющая; целый трагикомический спектакль: представление, так сказать. Только всем тогда было не до смеху.

И Паскевич и Ушаков (оба!) были близки к самому настоящему обмороку, один — от дикого гнева, а другой от — страшных оскорблений Правда, оба от падения оземь, к счастью, а вернее к чести своей, удержались. Но Паскевич был красен, как рак, и его вполне мог хватить удар, а Ушаков был бледен, как полотно бумаги.

Но первое заседание военно-судной комиссии тем временем продолжалось.

Кстати, когда об этой сцене донесли потом императору Николаю Павловичу, тот был очень доволен и даже похвалил Паскевича за истинный раж в обличении ротозеев-генералов, похвалил за «подлинно праведный гнев» (собственные слова Его Величества, повторенные потом им даже публично).

После того, как были выслушаны свидетели и произнесена Паскевичем прокурорская речь (он был по совместительству и председателем и обвинителем — таково было решение императора), состоящая сплошь из одних ругательств и оскорблений, дали возможность выступить с ответным словом и Павлу Николаевичу Ушакову.

Старик долго каялся, даже прослезился, признался, что во всём, увы, слепо доверял своему секретарю канцелярии.

Услышав последнюю фразу, Паскевич рявкнул:

— А что ж ты, поганец, во всём полагался на него? С какой это стати? Своей головы, что ли, на плечах нету?

Ушаков, не раздумывая, ответил:

— А я, господин председатель, пример брал со светлейшего князя Чернышёва. Александр Иванович самолично не раз мне говорил: «Доверяйся Политковскому всемерно, и будешь как сыр в масле кататься». Сие есть доподлинные Чернышёвские слова.

Тут Паскевич осёкся, сильно побледнел и со страхом оглядел всех присутствующих. Во взгляде его прямо читалась мысль: «А не донесут ли государю? Тот живо за такие речи шкуру спустит, и не с Ушакова, а с него, Паскевича, за то, что дозволил такое публично вслух произносить».

Однако все жить хотели и благоразумно делали вид, что ничего не услышали.

Иван же Фёдорович прошептал, а точнее прошевелил своими пересохшими губами:

— Ну, ты там полегче-то, на военного министра не вали особо. К тому же ведь Александр Иванович до сих пор член государственного совета. Так что думай, что говоришь.

А Ушаков вдруг глянул петухом и крикнул:

— А что теперь таить, ей-Богу?! Чернышёв ведь много лет служил ширмою для сборища воров, расплодившихся под его кровом изумительно и развивших свою наглость до уродливости.

Услышав это, Паскевич просто задрожал, затрясся, и стремительным рывком растопырил пальцы и зажал ими оба своих уха: мол, я ничего не слышал.

Видно было, что генерал-фельдмаршал находится в состоянии подлинного ужаса и почитает свою карьеру окончательно погибшей. Уж этих-то слов государь точно не простит — в лучшем случае, выгонит взашей.

Но опять же в зале никто не пошевельнулся — пуганые да умные. Более того, все скромно потупили взоры, особливо включая всех членов комиссии.

На Ушакова в тот момент никто даже и не глядел, как будто его и вовсе не было тут.

Всё это как-то успокоило Паскевича, и он даже ощутимо повеселел и вполне готов был опять обличать и бушевать по-прежнему, и даже ещё сильнее.

И генерал-фельдмаршал по-прежнему негодовал супротив Ушакова, называя его как минимум «поганцем», а комитет о раненых именуя не иначе, как «ваш говённый комитет».

Военно-судная комиссия единодушно приговорила Павла Николаевича Ушакова к лишению генерал-адъютантского звания, отнятию всех боевых орденов, исключению со службы и к заключению в каземат на шестимесячный срок.

Ушакову досталось более всего поношений, и особливо от самого председательствующего, отлично знавшего, что государь в первую очередь недоволен как раз Павлом Николаевичем.

Остальным членам комитета (естественно, бывшим членам) пришлось не в пример легче.

Государь в беседе с Паскевичем накануне судебного заседания несколько раз припоминал, что это именно Ушаков представлял негодяя Политковского к наградам. Это была не совсем чистая правда.

Да, официально представлял Ушаков, но до того, предварительно, просил Его Величество дать Политковскому тот или иной орденок, не кто иной, как светлейший князь Чернышёв. Но, как видно, в царской голове задержалось лишь официальное представление к орденам директора канцелярии комитета о раненых.

В общем, государь был недоволен именно Ушаковым, и Паскевич сие обстоятельство отличнейшим образом запомнил. И на суде отделал престарелого славного боевого генерала, отделал как следует, со всей своей солдафонской беспардонностью и бессмысленной жестокостью.

После Ушакова сразу же пошло обсуждение двух других императорских генерал-адъютантов — Граббе и Засса.

Государь к сим двум был уже вполне милостив, что Паскевич также отлично запомнил и был с ними на суде почти что и нежен.

Николай Павлович отчего-то был убеждён, что эта пара генерал-адъютантов просто не успела раскрыть аферу Политковского, но уже начала сомневаться в правильности его руководства канцелярией. «Ежели бы этот стервец не помер, они бы поймали его с поличным» — говорил император.

И Паскевич как следует намотал это на свой седой ус, и, соответственно, ведомая им военно-судная комиссия постановила следующее.

Генерал-адъютантов Граббе и Засса признать виновными лишь в том, что, усомнясь в правильности существующего порядка в комитете о раненых, не довела об сём до сведения государя императора, адъютантами коего они являются, за что объявляется им выговор. От дальнейшего же взыскания вышеозначенные генералы были освобождены.

Так что из всей троицы генерал-адъютантов, членов комитета, ежели кто и пострадал, так один Павел Николаевич Ушаков.

Между прочим, среди подсудимых был ещё один генерал-адъютант — уже как-то упоминавшийся выше адмирал Колзаков. Государь на него особливо не был сердит, решив сосредоточиться на Ушакове. Ну, соответственно, не лютовал в данном случае и Паскевич, граф Эриванский, князь Варшавский.