Крошка Доррит. Книга вторая - «Богатство» - Чарльз Диккенс

— В Мартиньи, — повторил ее братец ивыразительно подмигнул ей; в ответ на что мисс Фанни сперва удивленно вскинулаброви, затем рассмеялась и, наконец, покраснела.

— Как это может быть, Эдвард, — сказал мистерДоррит. — Ведь ты мне говорил, что фамилия джентльмена, с которым ты — кха —вел там переговоры, — Спарклер. Ты мне даже карточку показывал. Кхм — Спарклер.

— Так оно и есть, отец; но из этого неследует, что и мать должна носить ту же фамилию. Миссис Мердл замужем второйраз, а он, Спарклер, — ее сын от первого брака. Сейчас она в Риме, и мы,наверно, встретимся с нею, поскольку вы намерены на зиму переехать туда же. АСпарклер уже несколько дней здесь. Я вчера провел вместе с ним вечер. Он, вобщем, недурной малый, этот Спарклер, только уж очень ушиблен своей несчастнойлюбовью к одной девице. — Тут Эдвард Доррит, эсквайр, метнул сквозь стеклышковзгляд на мисс Фанни, сидевшую напротив. — Мы с ним вчера обменивались своимизаграничными впечатлениями, и попутно я от него узнал то, о чем только чтосообщил вам. — На этом он умолк и только продолжал метать взгляды на миссФанни, с трудом удерживая стеклышко в глазу и стараясь улыбаться как можномногозначительнее, от совокупности каковых усилий его физиономия чудовищноперекосилась.

— Если обстоятельства таковы, — сказал мистерДоррит, — полагаю, я могу не только от своего лица, но и — кха — от лица миссисДженерал сказать, что не вижу никаких препятствий к удовлетворению твоегожелания. Эми — скорей даже — кха-кхм — наоборот. Позволю себе усмотреть в этом— кха — твоем желании, — продолжал мистер Доррит благосклонно-ободряющим тоном,— некий добрый знак. Подобное знакомство можно только приветствовать. Ничегокроме хорошего в подобном знакомстве нет. Имя мистера Мердла — кха — славитсяво всем мире. Предприятия мистера Мердла грандиозны. Они приносят ему такиеколоссальные прибыли, что рассматриваются, как — кха — источник национальногодохода. Мистер Мердл — воплощение духа нашего времени. Его имя — имя века.Прошу тебя передать мистеру и миссис Гоуэн мои лучшие чувства, так как мы — кхм— безусловно не обойдем их своим вниманием.

Это милостивое волеизъявление решило вопрос.Никто не заметил, что дядюшка Фредерик отодвинул свою тарелку и перестал есть,но дядюшку Фредерика вообще редко замечал кто-нибудь, кроме Крошки Доррит.Вновь были призваны слуги, и завтрак благополучно завершился. Миссис Дженералвстала из-за стола и вышла. Крошка Доррит встала из-за стола и вышла. За столомостались Эдвард и Фанни, которые перешептывались о чем-то своем, и мистерДоррит, который кушал винные ягоды и читал французскую газету, — и тут вдругдядюшка Фредерик привлек общее внимание. Он поднялся со своего места, стукнулкулаком по столу и воскликнул:

— Брат! Я протестую!

Если бы он воззвал к присутствующим на неизвестномязыке и тотчас же пал замертво, они были бы не больше ошеломлены. Мистер Дорритвыронил из рук газету и окаменел, не донеся до рта винную ягоду.

— Брат! — повторил старик, и необычноевоодушевление зазвучало в его дрожащем голосе. — Я протестую! Я люблю тебя; тызнаешь, как я тебя люблю. За все эти годы я ни разу не отступился от тебя дажев мыслях. Я слаб, но я ударил бы всякого, кто осмелился бы дурно говорить отебе. Но сейчас я протестую, брат! Да, да, да, я протестую!

Казалось странно и непонятно, откуда взяласьтакая сила гнева в этом дряхлом старике. Глаза его сверкали, седые волосывстали дыбом, в чертах проступила решимость, уже двадцать пять лет имнесвойственная, рука вновь обрела твердость и жесты стали уверенными иэнергичными.

— Мой милый Фредерик! — с трудом выговорилмистер Доррит. — Что случилось? В чем дело?

— Как ты смеешь! — продолжал старик,повернувшись к Фанни. — Как ты смеешь! Что, у тебя памяти нет? Или у тебя нетсердца?

— Дядя! — воскликнула испуганная Фанни иударилась в слезы. — За что вы так набросились на меня? Что я сделала?

— Что сделала? — повторил старик, указывая настул Крошки Доррит. — Где твой любящий, бесценный друг? Где твоя вернаязащитница? Где та, что была для тебя больше нежели матерью? Как смеешь тызаноситься перед сестрой, которая одна воплотила в себе все это? Стыдись,черствая душа, стыдись!

— Да я ли не люблю Эми! — воскликнула миссФанни, плача навзрыд. — Я люблю ее как свою жизнь — даже больше. Я не заслужилатаких жестоких упреков. Я так предана Эми и так благодарна Эми, как никто насвете. Лучше бы мне умереть. Никогда еще я не терпела подобнойнесправедливости. И только за то, что я забочусь о семейном достоинстве!

— Пропади оно пропадом, это семейноедостоинство! — взревел старик, вне себя от негодования. — Брат, я протестуюпротив чванства! Протестую против неблагодарности! Протестую против никчемныхпретензий, которые хоть на миг могут выставить Эми в невыгодном свете илипричинить ей огорчение — на что никто из нас, знающих то, что мы знаем, ивидевших то, что мы видели, не имеет права! А если мы допустим что-либоподобное, господь бог покарает нас. Брат, — я протестую именем господа бога!

Он с размаху стукнул опять кулаком по столу, истол дрогнул, словно под могучим ударом кузнеца. Несколько минут прошло вмолчании; затем кулак разжался, и рука повисла, расслабленная, вялая, каквсегда. Своей обычной шаркающей походкой старик добрел до кресла брата, положилруку на его плечо и сказал упавшим голосом: «Уильям, голубчик, я не мог иначе;ты уж прости меня, но я не мог иначе!» После чего вышел сгорбившись изроскошных покоев, как когда-то выходил из тюремных ворот.

Все это время Фанни не переставала обиженновсхлипывать. Эдвард ни разу не раскрыл рта (кроме как от удивления) и толькомолча таращил глаза на всех. Мистер Доррит, совершенно ошарашенный, тщетнопытался собраться с мыслями. Прервала молчание Фанни.

— Никогда и никто со мной так не обращался! —рыдала она. — Никогда и ни от кого я не слышала таких грубых, такихнезаслуженных, таких злых и жестоких и несправедливых нападок! Милая, кроткаямаленькая Эми, каково бы ей было, знай она, что из-за нее меня так обидели! Ноя ей не расскажу об этом! Конечно же, я ничего не расскажу моей добройсестренке!

Последние слова помогли мистеру Дорритуобрести дар слова.

— Дитя мое, — сказал он, — я — кха — одобряютвое намерение. Гораздо лучше ничего — кха-кхм — не говорить об этом Эми. Кчему — кха — расстраивать ее. Кхм. Она непременно расстроится, если узнает. Мыдолжны постараться избавить ее от огорчения. Пусть все это — кха — останетсямежду нами.

— Но каков все-таки дядя! — вскричала Фанни. —В жизни не прощу ему его жестокости со мной!