Последнее лето - Елена Арсеньева

– Может, и не бывает, но барышни разные. Правда, тетя?

Русанов предостерегающе кашлянул.

Олимпиада бросила на него быстрый взгляд и ласковосклонилась к племяннице:

– И глаза разные, и барышни тоже разные.

Русанов что-то недовольно прошипел.

– Это одна барышня! – не унимался Шурик.

– Две, мое солнышко. – Тетя Оля снова чмокнула егов макушку. – Две, просто они очень похожи друг на друга.

– А почему они так похожи? – спросилаСашенька. – Они близнецы, да? Как дочки у Матрены?

– У какой еще Матрены? – изумилась тетя Олимпиада.

– Ну, у Матрены, у прачки, к которой наша Даня бельеносит. У нее теперь дочки, две одинаковые дочки, неделю назад родились, но ониеще не умеют ходить. И Матрена тоже не ходит, она все время в постели лежит.

– А ты откуда знаешь? – изумился теперь Русанов.

– Я сама видела, – гордо сообщила Сашенька. –Когда Даня белье в стирку последний раз носила, я с ней пошла. Нас из гимназиипораньше отпустили, вас с тетей дома не было, вот меня Даня и взяла с собой.Ой, у Матрены такая плохая кровать! Не понимаю, как на ней можно лежать?! А онавсе время лежит, ей вставать нельзя.

– Черт знает что! – проворчал Русанов.

Олимпиада чуть нахмурилась: она считала, что обсуждатьприслугу при детях – моветон. Однако ее beau-fre?re не унимался:

– Если Матрена все время лежит на своей плохой кровати,то кто стирает наше белье?

– Матренин муж, – радостно сообщила Сашенька.

– Боже! – драматически воскликнул Русанов. –Нет, в моем доме творится невесть что!

– Почему в твоем доме? – удивиласьСашенька. – Ведь Матренин муж стирает белье в своем доме, а не в твоем.

Русанов только возвел очи горе, но ничего не сказал и пошелбыло вон из светелки, однако Сашеньку не так-то легко было угомонить:

– Подожди, папа! Куда ты? Тетя Оля нам еще не сказала,кто эти барышни!

– J’en ai assez, – резко обернувшись, сказалРусанов. – Ne dites rien! Inventez quelque chose!

– Il est enfin temps de finir avec tous cessous-entendus

[4] , – пробормотала тетя Оля.

– Вы сами говорили, что… – начала было Сашенька.

Она хотела сказать: «Вы сами говорили, что неприличноразговаривать на иностранном языке, если его кто-то не понимает. Шурка точно непонимает по-французски, а я только некоторые слова!» – но ее никто не услышал:реплики отца и тетки следовали так стремительно, что теперь Сашенька дажеотдельных слов не могла понять.

– On peut penser que vous avez manigance? cette visite,ces portraits.

– Ne dites pas de be?tises, Constantin. Vous savezparfaitement qu’ils e?taient lа depuis dix dernie?res anne?es. Quant a? tout lereste… To?t ou tard cette question devra e?tre e?voque?e. Le plus vous cachezdes enfants, le plus ils seront inte?resse?s par ?a. Je suis d’avis qu’il fauttout leur dire, une fois pour toutes.

– Vous e?tes devenue folle, Olympiade! Qu’est ce que ?aveut dire – «tout dire»?

– Ne vous inquie?tez pas, je ne veux pas direcomple?tement tout . Pourtant ils doivent apprendre sur Lydia et sur…

– N’osez pas!

– Calmez-vous. Vous m’avez confie? l’e?ducation desenfants que vous aviez souhaite?s vous-me?me faire orphelins, donc maintenantsupportez. Et ne vous inquie?tez pas: je ne suis pas si conne que vous lepensez. Je ne dirai rien de trop . [5]

– А кто такая Лидия? – задумчиво спросилаСашенька. Значит, кое-что она все-таки поняла…

– Лидия, – не глядя на Русанова, решительновыговорила Олимпиада, – это барышня, которая смотрит налево.

– С разными глазами?

– Совершенно верно.

– А как зовут другую барышню, у которой глазаодинаковые? Которая смотрит направо?

– Ее зовут Эвелина.

– Эвелина? – Сашенька захлопала своими длиннымиресницами. – Но ведь так зовут нашу мамочку. Это наша мамочка, да?!

– Да, это она.

– Мамочку Бог взял на небо, – сообщил Шурик отцу,который смотрел на своих детей со странным выражением. Это выражение можно былобы назвать затравленным, если бы дети знали такое слово. Его знала Олимпиада,однако она в тот момент не смотрела на Русанова.

– Да, вашу мамочку Бог взял на небо, а Лидия… –начала было Олимпиада, однако Русанов быстро перебил ее:

– И Лидию он тоже взял на небо! И ваша мать, и еесестра – они обе умерли несколько лет назад.

И он небрежно, размашисто перекрестился. Дети перекрестилисьтак же небрежно – не потому, что были атеистами и нигилистами, подобно своемуотцу, а просто потому, что сейчас их мысли были заняты совершенно другим.

– А почему здесь висят эти портреты? –допытывалась Сашенька, от которой трудно было отвязаться.

– Потому что когда-то, давным-давно, они, то естьсестры, здесь жили, – буркнул отец. – Все, хватит болтать, здесьсквозит, пошли вниз, там, наверное, уже самовар поспел.

– Как – жили? – не отставала Сашенька. – Новедь это дом тети Оли, вы сами говорили. Ты что, тетя, жила здесь вместе сбарышнями?

– Ну конечно, – улыбнулась тетушка. – Мы всежили здесь. Ведь Лидуся и Эвочка были моими сестрами. Ну, ну, Шурик! Не делайтакие большие глаза, а то выскочат и убегут куда-нибудь. Чему ты так удивился?Разве ты не знал, что я и твоя покойная матушка – родные сестры?

– Знал, – прохныкал Шурка, у которого глаза вдругстали на мокром месте – как всегда при разговорах о матери, которой он непомнил совершенно и которую знал лишь по нескольким, весьма немногочисленнымфото.

– Да, про тебя и маму мы знали, – кивнулаСашенька, которая хоть и не заплакала, но тоже погрустнела (она очень смутнопомнила мать, которой лишилась в возрасте четырех лет). – Но мы не знали,что вас, сестер, было трое, а значит, у нас есть еще одна тетя – Лидия…