Чувство реальности. Книга 1 - Полина Дашкова

Глаза слипались. Съежившись у батареи, Маша натянула рубашкуна колени, почти согрелась и даже задремала. Сквозь тонкую зябкую дрему онадумала о том, что ее родной отец ни за что не сел бы за руль пьяным, как этосделал отчим, который разбил уже третью по счету машину. Он привык, что ему вседозволено. Стоит ему высунуть свою популярную физиономию из окошка, и гаишники,вместо того чтобы штрафовать, отдают честь. Ни у кого в Машином классе нет домавидеомагнитофона, никто не отоваривается в “Березке” на Большой Грузинской.Маша только и слышит: “Вчера видели твоего папу по телевизору… В последнем“Огоньке” твой папа на обложке”. Она уже устала повторять, что никакой он непапа, а отчим.

Ее родного отца зовут Григорьев Андрей Евгеньевич. Они смамой развелись, папа сейчас где-то за границей, по работе, но это ничего незначит. Маша никогда не станет дочерью нового маминого мужа, народного артиста,лауреата всяческих премий, и отчество свое ни за что не изменит, и фамилию егознаменитую ни за что не согласится взять. Это только для телеэкрана и журнальныхобложек он такой классный. А на самом деле он надутый индюк, самоуверенныйболван и пьяница. То, что он рискует собственной жизнью, – его личныетрудности. Но жизнью Машиной мамы он не имеет права рисковать, придурокнесчастный.

То ли ветер выл слишком громко, то ли Маша правда уснула, носкрежета ключа в замочной скважине она не услышала. Дверь открылась с легкимскрипом, и тут же закрылась. Ключ повернулся в замке, уже изнутри. Машапроснулась оттого, что какая-то липкая холодная гадость прикоснулась к ее лицу.У рта что-то металлически звякнуло. Она распахнула глаза, хотела крикнуть, ноне сумела. Рот ее был заклеен широким куском лейкопластыря. Напротив нее сиделна корточках худой ободранный мужчина неопределенного возраста. Он смотрел наМашу и улыбался. Зубы у него были редкие, кривые и какие-то рыжие, череп обритнаголо. Даже глаза у него были лысые, ни бровей, ни ресниц. Под буройтелогрейкой виднелась мятая фланелевая ковбойка в красную клеточку.

Он мог показаться сумасшедшим, если бы не внимательныйспокойный взгляд, взгляд разумного существа, возможно, даже более разумного,чем Маша. Он смотрел на нее с радостным любопытством исследователя, какорнитолог на двухголового воробья.

Плотная трикотажная ночнушка была натянута на колени. Кистирук скрещены и спрятаны в длинных рукавах. Получалось, что Маша самое себясвязала, и не могла двинуться. При первой же попытке высвободить руки лысыйлегонько уперся ножницами в ее шею и отрицательно помотал головой. Ножницымедленно поползли от шеи вдоль щеки к глазам, длинные блестящие лезвияраскрылись и тут же закрылись, выразительно щелкнув. Он продолжал улыбаться. Унего воняло изо рта. Не перегаром, он не был пьяным. Он был даже слишкомтрезвым. От него исходил ни с чем не сравнимый смрад. Наверное, именно таквоняли зомби из “Ночи живых мертвецов”. Маша однажды сдуру посмотрела этотужастик по видео, от начала до конца, и сколько потом ни убеждала себя, что этовсего лишь фильм, не могла спать целую неделю.

На секунду ей пришла в голову утешительная мысль, что лысыйурод в ватнике ей снится. Просто в мозгах засело, как заноза, впечатление отамериканского ужастика. Она вообще чрезвычайно впечатлительная, и впредь с этимнадо считаться, выбирая для себя фильмы и книги.

Но лысый в ватнике был слишком отчетлив для сновидения. Онвонял мертвечиной, адом, кошмаром. Ее затошнило. Она подумала, что, если сейчасвырвет, она захлебнется насмерть, потому что рот у нее заклеен. Левая рукалысого нырнула под подол рубашки. Прикосновение влажных ледяных пальцев к бедруподействовало на Машу сильней, чем ножницы. Она успела заметить, что дверьплотно закрыта и ключ торчит изнутри. Значит, если Франкенштейн все-такиявится, какое-то время уйдет на то, чтобы взломать дверь.

– Тихо, тихо, – бормотал лысый, – все будет хорошо, тебепонравится. Я быстренько, не бойся…

Он сопел все громче, и с каждым его выдохом комнатанаполнялась очередной волной нестерпимой вони. Резким внезапным движением онзадрал Машину рубашку, продолжая внимательно смотреть ей в глаза. Это дало ейвозможность вскочить на ноги, не запутавшись в подоле и освободить руки изрукавов. От неожиданности он выронил ножницы. Липкие пальцы проворно впились вщиколотку. Маша развернулась, ухватилась за подоконник и, почувствовав опору,оттолкнулась ногами, изо всех сил дернулась вверх, словно пыталась выбраться извонючей болотной трясины.

От порыва ветра мелодично звякнуло оконное стекло. В ноздриударил свежий озоновый запах снега. Это было хорошей подсказкой. Она не видела,что происходило у нее за спиной, только слышала сухой грохот старых плакатов,тихую одышливую брань и нестерпимую вонь. Через секунду она взлетела наподоконник. Окно распахнулось легко, словно кто-то снаружи услужливо потянулраму на себя.

Небо казалось светлым. Ветви низкорослых яблонь, еще днемголые и черные, к ночи покрылись толстым пушистым снегом и приветливо кивалиМаше. Вьюга ластилась к ней, дышала в лицо мокрой свежестью, и оставалосьтолько переступить с подоконника на мягкий белоснежный карниз.

– Стой, стой, куда?! – удивленно и обиженно прохрипел лысый.

Очередная волна вони толкнула ее вперед и вниз. Если бы онауспела содрать пластырь со рта, то, вероятно, закричала бы во всю глотку, падаяс высоты третьего этажа. Вьюга ослепила ее, перед глазами неслась сплошнаянепроглядная белизна, ветер грохотал в голове. Рубашка раздулась, как парашют,и падение получилось медленным, плавным. Она не чувствовала ни холода, нистраха.

Примерно за полтора метра до земли она застряла в ветвяхстарой раскидистой яблони. Взрыв боли в правой кисти заставил ее опомниться. Вмозгу включился и спокойно заработал какой-то новый, четкий и надежныймеханизм. Маша поняла, что сидит, скрючившись, на толстом яблоневом суку. Ее неизнасиловал этот лысый, только пытался. Она выпрыгнула из окна третьего этажа,но насмерть не разбилась, и уже не разобьется. Самое страшное позади. Кожа наногах и на спине ободрана, к свежим ссадинам прилипла мокрая рубашка, рот всееще заклеен пластырем, холод лютый, но это ерунда. Главное – рука. С правойрукой случилось нечто очень плохое. Боль нарастала, от нее перехватило дыхание,и следовало переждать, когда отхлынет эта первая, оглушительная волна, здоровойлевой рукой отодрать, наконец, пластырь и громко позвать на помощь.

Треск потревоженных сучьев затих. Правая рука превратилась вгигантский пульсирующий сгусток боли. Маша заставила себя медленно сосчитать додесяти, осторожно разжала закоченевшую, но невредимую левую кисть, убедилась,что сидит достаточно надежно, стряхнула с лица снег, нащупала пластырь. Онразмок и отошел совсем легко. Она глубоко вдохнула, чтобы крикнуть, но отхолода все внутри у нее так сжалось, что вместо крика получился сдавленный елеслышный стон.

Маша подняла голову и сквозь рябую пелену метели разгляделав ярком квадрате окна на третьем этаже силуэт лысого ублюдка. Он перевесился попояс через подоконник. Он смотрел вниз и искал Машу. Сердце у нее дикозаколотилось, ей показалось, что сейчас он увидит ее, прыгнет вниз, вслед заней, и все продолжится. Маша не стала звать на помощь. Наоборот, она зажала ротздоровой левой рукой, чтобы не крикнуть.